Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Скорпионов у них под рукой не было, и непонятно, чем бы они развлекались, если бы вдруг Дауду не показалось, будто под фургоном Ахуна загорелось пламя.

— Огонь! — сказал он, волнуясь.

Ахун неправильно изложил и эпизод со скорпионами в постели Дауда, вернее, не понял смысла этого странного поступка.

Доктор Пай–Хамбаров, давший заключение о невменяемости Дауда, сказал мне, что, играя так со скорпионами и возбуждая какие–то нервные точки, он отвлекал себя от зрительных галлюцинаций, которые всегда мучили Дауда после кукнара.

Словом, Дауду показалось, что горит под фургоном, он говорил:

— Смотрите, смотрите! — и показывал всем, убеждая.

— Это не огонь, дым, — сказал Сабах. — Сейчас ты увидишь настоящее пламя. — И бросил вместе с Караханом охапку сена под фургон Ахуна и зажег. — Это огонь! — сказал, вернувшись на место.

Огонь быстро поднялся, и все смотрели, как фургон горел вместе с завсегдатаем, и так сгорел дотла, и остался торчать только его железный остов.

Один лишь Норбай не выдержал этого зрелища. Он успел отвязать лошадь и, вскочив на нее, помчался в сторону Чашмы, был так ловок, что вскоре преследователи отстали, устав, и вернулись, чтобы в панике бежать…

— Вы знаете, — говорил Мамидзе, — ну, ничего не оставил после себя, как сам написал: «ни царапины не оставлю, ни следа…»

— Меня удивляет — вы цитируете, — сказал я, — вы человек профессионально трезвый… и верите этим запискам…

— В таких случаях обычно остается, — повторил Мамидзе. — Сейчас техника может восстановить события даже столетней давности по лоскутку, по одному сохранившемуся волосу. А здесь и она оказалась бессильной… Иногда я думаю: «А был ли вообще среди нас этот завсегдатай? Фантастичный человек!» — Но тут же, боясь что я могу заподозрить его в суеверии, Мамидзе спохватился: — Ну вы, надеюсь, понимаете, что я так, для красного словца?..

Словом, для многих эта история стала казаться загадочной, и вот слышу: слагают уже легенду, некий коллективный миф о завсегдатае. Ждали год, два напряженно, думали, может, объявится мой сосед у матери в Бухаре или хотя бы напишет ей издалека, нет, молчание.

И женщина, на которой он собирался жениться, после первого потрясения стала в чем–то сомневаться, не верить, даже эта местная красавица, Савия, отказалась, говорила, что вообще не видела такого человека и никогда не имела с ним дела.

Ее–то можно понять, не хотела смущать своего нового мужа — учителя. Но вот и Шайхов, он тоже почему–то путал — серьезный человек науки, а говорил, что вспоминает что–то такое, какого–то человека, но не уверен, был ли это Ахун…

Как они все любят оставлять место своему воображению, загадке, даже если Сабах и Карахан с таким ожесточением сопротивляются и твердят:

— Мы его уничтожили, вот этими руками! — И даже когда мое мрачное пророчество так очевидно, к сожалению, сбылось.

Не я ли доброжелательно предостерегал:

— Берегитесь, Ахун, они вас как–нибудь словят… — И вот словили, не уберегся…

1977 г.

В доме, где всегда было сытно, благополучно, разве что, кроме четырех военных лет, вдруг что–то переменилось и стало неуютно, серо и тревожно. Сын, который был далек от отца, должно быть, позже всех заметил, каким стал непохожим на себя отец — тихим и нелюдимым, и где ни увидишь его — возле лестницы на мансарду, в летней комнате, сидящим прижавшись к матери, на старом, пыльном диване, — он все шепчет что–то матери, медленно и как будто убедительно. Удивительно, вдруг достали откуда–то старые вещи, полупотертые, полуистлевшие, шести–восьмилетней давности, времен послевоенного возрождения — все резиновое и суконное — и стали носить. Сади тоже осторожно так и деликатно советовали по возможности перейти на старое, но особенно не настаивали, потому что сын кончал школу, и успешно. Мебель и ковры тоже незаметно меняли, спускали из мансарды потертые стулья и железные кровати вместо деревянных с матрасами и делали все это, когда Сади не было дома. Сын возвращался и только видел, что опять что–то из старого, военного заняло место в комнате, это его смущало, он пытался спросить, но знал, что опять будут лгать, оберегая его нервы перед экзаменами, скажут: «Да так, ничего особенного, решили кое–что продать, чтобы построить в нижней части двора две комнаты. Но может, не будут продавать, надо еще подумать. Просто новая идея у отца…» За всех объяснял дядя. Сади почти всегда видел его возле умывальника — дядя приходил помогать спускать старую мебель, у него было не в порядке с горлом, и его мучила пыль, но он терпел, потому что это называлось «братской солидарностью». Он так и говорил: