Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Воробьи набрасывались на них с жадностью, пытаясь разорвать клювами, но, утомившись, довольствовались тем, что немного держали в клювах почки, будто были они сладкие, душистые и насыщали вкусом и запахом, а потом, так и оставив нетронутыми, улетали прочь. Пока зрели эти твердые почки, виноградник не ждал, а распускал свои усики, и они хлестали воробьев по ногам. Вначале ровные и висячие, усики толстели и скручивались колечками, чтобы потом выпрямиться снова, когда превратятся они в гроздья с ягодами.

Ягод ждать долго, и всех мучил соблазн пожевать эти усики, и каждый, тайком от другого, срывал их и наслаждался кисловатым, но таким земным, съедобным его соком — первым соком весны. Может, потом от этого сока все и становились немного суетными, ходили быстро, с красными щеками и живым блеском в глазах — легкое головокружение и хмель. Даже бабушка, штопая что–то, вдруг напевала любовную песню, а отец, проходя мимо, усмехался, как бы уличая ее в том, что и она не удержалась и пожевала тайком усики.

Какой–то старик часто наведывался в эти дни в дом, просовывал голову в ворота и покашливал, робко так стучал пальцами по двери, чтобы привлечь внимание бабушки, и та, глянув на себя в зеркало и поправив платок, выходила во двор, и Душан не знал, о чем они там говорят, сидя на кровати, кажется, ни о чем, просто старик, поглаживая коротко стриженную бородку, вздыхал, глядя на виноградник, словно осуждая его за то, что тайной своей властью он заставил старика прийти сюда, в гости к бабушке. Бабушка, кажется, нисколько не злилась на него за его молчание и, горделиво глядя куда–то сквозь гостя, перебирала четки — белую бусинку к черной… Так они могли сидеть очень долго, кто этот старик? Не тот ли, кто после смерти дедушки приходил к бабушке, желая взять ее к себе для долгой будущей жизни и кому бабушка отказала? Но вот возвращался отец с работы, старик смущенно вскакивал, извинялся и, сорвав усик, уходил пожевывая…

Этот легкий, возбуждающий хмель длился до тех пор, пока из усиков не рождались гроздья с маленькими зелеными ягодами, а лозы не покрывались крупными, толстыми листьями с пятью концами — тремя острыми и двумя, по бокам стебелька, округлыми, — тогда все снова менялись, взрослые становились раздражительными, неразговорчивыми, и тот старик уже не приходил к бабушке, зная наверняка, что она теперь прогонит его. Это долгое время, когда днем занавешивают окна шторами и выходят во двор лишь вечером, да и здесь, не найдя прохлады, молчат, изнывая от духоты, и ни олеандр, ни виноградник уже не приносят успокоения. Видно, это то время, когда начинается новый сговор с виноградником, тягостный и обременительный. Уже и легкая одежда не приносит наслаждения, скорее удручает своей ненужностью, и как ждет тогда брат утра, чтобы побежать куда–то к речке, сбросить поскорее одежду и насладить тело водой…

Отец ходит под виноградником и оглядывает гроздья и, недовольный, уходит к себе в комнату, а все остальные смотрят на него: если возрадуется, значит, ягоды уже посинели и скоро сок внутри их загустеет и окрасит плод в черный цвет, цвет зрелости и вина.

Весь сок уходит потом из листьев и лоз в гроздья, ибо чем быстрее зреют ягоды, тем скорее желтеют листья, — теперь виноградник может готовиться к долгой зимней спячке, листья ему не нужны, и он сбрасывает их один за другим во двор.

Первыми вкус спелой ягоды чувствуют те самые воробьи, что были обмануты некогда сосульками на винограднике, потом его твердыми почками и усиками — сейчас они дают волю своей затаенной обиде, ибо знают, что виноградник обленился к осени, тянет его к покою и сну не будет он их отгонять.

И снова это настроение виноградника передается всем в доме, никто особенно и не торопится сорвать ягоды, все медлят, отец нехотя ставит лестницу, чтобы, поднявшись, срезать несколько крупных гроздьев. Их кладут не в тарелки, а на листья виноградника, сотворяют круг — ягодка к ягодке, — и все разглядывают этот натюрморт… Уже, кажется, ни у кого и сил не осталось восторгаться вкусом иссиня–черных ягод, и только бабушка скорее из приличия, чтобы сделать приятное винограднику за его долгую работу, говорит:

— Вино…

Странно, ведь все ждали этого часа, когда весной переодевались, устраивали танцы под виноградником, украдкой жевали его усики, суетились, возбужденные, напевая любовные песни, и тот старик, который и в эту весну не сумел уговорить бабушку жить с ним вместе, все равно наведывался к ней, чтобы посидеть под сенью виноградника, — все ведь молились будущим гроздьям…