Николай Коняев - Пригород

Пузочес не опровергал предположений официанток.

— С Севера? Ну, да… Разумеется, с Севера. Полтыщи километров порт Ванин, три тысячи — Магадан… Да, такие вот дела, уважаемые товарищи женщины. Семья погибла в автомобильной катастрофе? Ну да… Нечто похожее на катастрофу. Жалко? Конечно, жалко, раз все погибли.

И Пузочес снова торопливо наполнял фужеры и заставлял пить официанток за помин тех, кто погиб в авиационной катастрофе.

— Почему авиационной? Машину загнали на самолет, и самолет упал. Разбился… Все погибли… И машина тоже.

И Пузочес так ясно увидел вдруг свою семью, погибшую в авиационной катастрофе, что начал окликать по именам и жену, и дочь с голубыми глазами, и сына — пятилетнего карапуза.

Он снова пил и уговаривал молодую официантку, которая якобы знала его семью, уехать в Сухуми. Когда? Да сейчас же. Немедленно. Сразу и на вокзал! Нет! Лучше в аэропорт. И лететь… Деньги? Деньги вот…

И Пузочес махал перед испуганной официанткой толстой пачкой двадцатипятирублевок.

Потом эта официантка куда-то исчезла, потому что Пузочес, уговаривая, начал расстегивать ее халатик. Исчезли и остальные. Пустота образовалась вокруг, и пустые столики уже не радовали Пузочеса. И тогда-то сквозь пьяный туман промелькнуло вдруг в памяти лицо Наташи Самогубовой, и Пузочес, хватаясь руками за стол, поднялся.

Прямо на такси он подкатил к фабрике.

После собрания Наташа забралась в каморку, в которой обычно обдумывал свои дела Васька-каторжник, и горько заплакала.

Всегда вот так получалось в ее жизни. Она трудилась, она старалась, но чужое и враждебное извне входило в ее жизнь, и все то, что с таким трудом возводила она, безжалостно рассыпалось.

Так было и сегодня. Ее сразу оборвали, когда она попыталась объяснить, что не все в статье, напечатанной сегодня в газете, верно.

— Как это неправильно? — спросил Ольгин, инструктор городского комитета комсомола. Он вел собрание. — Вы не выступали на совещании наставников?

— Выступала… — растерянно ответила Наташа. — Но мне велели…

— Не велели, а попросили! — поправила ее Леночка Кандакова.

— Ну да… — совсем смутилась Наташа. — Попросили… Но я же не знала.

— Не знала? — Ольгин постучал карандашом по столу, останавливая смех, возникший в зале. — Комсомолец должен знать, к чему приводит тот или иной поступок. Вам доверили выступить, а вы злоупотребили этим доверием — ввели в заблуждение сотрудника редакции, ввели в заблуждение весь коллектив, где вы трудитесь.

Он говорил долго, и слова его хлестали Наташу. Она только к концу собрания опомнилась и хотела было сказать то главное, чего не знал здесь никто. Она хотела сказать, что текст выступления ей принесла Кандакова, но было уже поздно — началось голосование: «Кто против исключения Самогубовой из комсомола?», «Кто воздержался?» — никто не поднял руку. Наташу исключили единогласно. И словно бы наступило беспамятство. Наташа очнулась, когда помещение уже опустело, только на сцене, подписывая бумаги, еще сидели Ольгин и Леночка Кандакова. Робко Наташа подошла к ним.

— А мне характеристику надо будет, — сказала она. — Как теперь быть?

— Какую характеристику? — захлопывая папку, поинтересовался Ольгин.

— Я в институт хочу поступать, — кусая губы, чтобы не заплакать, объяснила Наташа. — Я целый год на подготовительных курсах занималась…

— Нет, вы только послушайте ее! — возмутилась Леночка Кандакова. — Она еще и в институт хочет.

— Н-да… — покачал головой Ольгин. — У вас, я так понимаю, девушка, с совестью, прямо скажем, не все в порядке.

— Почему? — совсем не понимая, о чем они говорят, воскликнула Наташа. — Мне же в институт поступать надо! Через месяц экзамены начнутся.

— Не тревожьтесь… — Ольгин встал. — Не начнутся. У вас не начнутся. Вначале подумайте, как вы с такой совестью жить можете, а потом и об институте поговорим.

И они ушли, а Наташа с трудом добралась до закутка за стеллажами и, прижав к лицу руки, горько разрыдалась.

Здесь ее и разыскал протрезвевший Пузочес.

С трудом, слово за слово, вытянул он из Наташи рассказ о том, что случилось. Потом матюгнулся и хлопнул кулаком по столу.

— Вот сволочи, а! — сказал он, и лицо его потемнело. — Ну, подождите…

Он схватился за карман, в котором лежала пачка денег, но тут же сообразил, что сейчас, пожалуй, и деньги не помогут ему. Не взятку же нести в горком комсомола!

Пузочес болезненно усмехнулся, но тут же лицо его посветлело.