Эдуард Поляков - По любви [сборник]

Взяли на выручку хавчика. И ещё водки. Малыш за подберы попросил купить пивка бутылочку. Валюха купила ему в пластике – двухлитрашку.

Сели на берегу Москвы-реки в месте, свободном от зарослей борщевика, пообедать.

– Сегодня где ночуем? – спросил Опухоль у Валюхи, когда набили животы и обожглись очередной порцией водки.

– Пойдём искать. Где вчера – нельзя. Менты замочат, – ткнула пальцем в Малыша: – У тебя в шкере с позавчерашнего обхода чего?

– Самокат детский. С этажа.

– Палево. Брось.

– Может, загоним хоть за полтинник? – вмешался Опухоль.

– Замолчь! Меня слушаем. Малыш, сегодня ты со мной спишь.

Опухоль с кашлем рассмеялся.

– Любишь ты малолеток.

Валюха замахнулась и врезала Опухолю кулаком в ухо. Он упал под ноги мычащего себе что-то под нос Сосела. Сосел поднял его, посадил рядом с собой на растянувшийся вдоль берега ствол берёзы и продолжил бубнить.

Кузьма, хмельной и сытый, попросил его:

– Сосел, почитай стихи.

– Не хочу.

Опухоль хлопнул Сосела по спине:

– Чего ты, Сосел? Грустишь всё? Не грусти! Эх ты, Сосел-Сосел, всё просрал и жить забросил! Стихи? А, Кузьма?

– Молчи. Рифмоплёт.

Сосел взял своей огромной мохнатой лапой Опухоля за ухо и подтянул к своему лицу его избитую морду.

– Слушай, «поэт». Что ты понимаешь в жизни? В поэзии и философии? Шкура таможенная. Шпырь вонючий.

Встряла Валюха.

– Хватит лаяться! Отпусти его, Сосел. Сегодня без драк.

Сосел разжал пальцы и, глядя в размётывающуюся кругами и водоворотами на мелководье реку, пророкотал:

– Пусть унесёт нас течение жизни к широкому морю царствия небесного. Каждого – в свой срок. И да воскреснет Бог. И расточатся врази его!

Все замолчали. Речь бородатого гиганта завораживала.

Малыш захотел в туалет. По-крупному. И стал бегать вдоль берега в поисках места.

– Ты только не садись в борщевик и не вытирайся листьями. Ожоги будут. Лопухи ищи, – посоветовал Кузьма. – Или подорожник.

– Чего ты, Кузьма, добрый такой? – вставил Опухоль. – Пусть вытирается! Похохочем!

– Я не добрый. Я спасателем был. Всякое повидал. Людей с ожогами тоже… Ожоги от борщевика – страшное дело.

– Ты чё, пожарник?

– Пожарник – тот, кто устраивает пожары. А тушат их пожарные.

– Ну, пожарный.

– Заткнись, Опухоль, – развернулся к тому Сосел, – теперь до Кузьмы докопался?

Малыш уже был в засаде. Вроде обошлось.

Ночью пришли в какой-то посёлок. В посёлке было много нежилых двухэтажных домов с выбитыми окнами, стоящих вдоль центральной улицы. Залезли через окно на первом этаже в один из них. При свете ночных уличных фонарей поточили остатки еды и выпивки.

Валюха взяла Малыша за руку. Повела по скрипучей лестнице на второй этаж. Чесалось у них. Правда, в разных местах. Малыш всё-таки вытер задницу листьями борщевика. Пошло-поехало.

Опухоль ржал в углу, как квочка, присвистывая сквозь остатки зубов. По синюшному лицу, освещаемому окурком сигареты, текли слёзы:

– Ой, не могу! Ой, не могу!

Сосел, раскрасневшийся то ли от водки, то ли от стыда, что-то бубнил себе под нос.

Опухоль наржался. Посмотрел на Сосела. Тот достал из кармана пальто огарок свечи. Поставил на пол пустую консервную банку. На неё прилепил свечку. И опять забубнил.

– Ты чё, стихи сочиняешь или дурака валяешь?

Сосел перестал бубнить. Поднял глаза на Опухоля. Выждал. Сказать, не сказать?

– Молюсь я за вас. Прошу Матерь Божью, Господа Иисуса Христа Вседержителя, святых, каких знаю, чтобы дали вам мир и покой. И грехи ваши отмолить пробую. Понял?

Опухоль молчал. Валюха и Малыш затихли. Кузьма задремал.

Проснулся от того, что его тряс за плечо Сосел.

– Ты чего?

– Поговорить с тобой хочу.

– Давай.

Они разговаривали тихонько. В углу всхрапывал во сне Опухоль. Наверху было тихо.

– Хочу тебе, Кузьма, одну вещь шепнуть. Так, на всякий случай. Потому что ты – человек.

– Говори.

– Вот живу я на этом свете и думаю, что в нём есть главное зло? А главное зло в нём – деньги. У кого они есть, те прям с ума сходят. Готовы ближнего своего, как клопа, раздавить. А он, ближний-то, – человек.

Кузьма поднялся с пола, сел на корточки и стал смотреть, как мечется в расплавленной прозрачной жидкости тонкий горящий хвостик – остаток фитиля. Он любил, когда Сосел читал стихи. Тот помнил много замечательных русских стихов и читал их вслух. Ни с того ни с сего. Просто – берёт и читает. Пушкина, Бунина, Есенина, Высоцкого, Маяковского… Но когда он начинал мутить за жизнь, Кузьме казалось, что Сосел немного не того.