Семён Каминский - Ангелы по пять (сборник)

– А меня маленького часто оставляли у бабушки, там был старый большой двор, много детей. Они меня беспрерывно дразнили, потому что я тогда ходил в своих первых очках – коричневых, круглых, уродливых. Это потом, спустя много лет, круглые очки стали писком моды, потому что Джон Леннон в подобных ходил, а тогда… только выйдешь, уже вопят: «Четыре глаза! Четыре глаза!» Больше всего одна белобрысая девчонка старалась. Я отчаялся, не хотел ходить гулять, сидел безвылазно у бабушки на балконе, поглядывая во двор со второго этажа. Ну, а через год увидел эту дуру… в очках с толстенными стёклами, и – честно! – так обрадовался, так обрадовался… Я знаю, что нехорошо этому радоваться, но вспоминаю об этом – и радуюсь. Даже вот сейчас радуюсь…

Вячик замолчал. Зиночка, как бы с пониманием, взяла его под руку, придвинула щёчку поближе к его плечу, и они зашагали вверх по лестнице:

– У меня родители – военные… папа, то есть. Мы в этом городе только шесть лет, когда папа демобилизовался, а то по разным городам жили, и я всегда в разные школы ходила. Дети новичков не любят, сильно издеваются…

– И я… Я теперь в школе работаю, учителем, физику преподаю. Не мог найти работу по специальности, пристроили. Сначала так странно было, когда меня Вячеславом Павловичем называли, а потом привык… Только завуч достаёт, на уроки ко мне всё ходит и ходит. Детки идиотничают, конечно, но что поделать, и к этому тоже привыкнуть можно. Но иногда думаешь: зачем им эта физика, зачем это всё?.. А родители твои… ваши сейчас дома? – опомнился Вячик, вдруг заметив, что они какое-то время уже стоят перед дверью.

– Что вы сказали? А… Не… Родители не здесь живут. Мы здесь с мужем живём, – Зиночка порылась в сумочке, добывая ключ, – он к Гринбергам не любит ходить, говорит, что они слишком сладенькие, сидит дома, какие-то поделки клепает. Спасибо вам большое, что проводили… Вячеслав. Вы обязательно должны лечиться, обещайте мне! Запускать всякие осложнения нельзя, нельзя…

Дверь открылась, мелькнули красные, под кирпич, обои прихожей, а потом, когда Зиночка повернулась к нему, – такой совсем беззащитный пробор в её тёмных волосах и лёгонький, бледно-серый взгляд: сначала – быстро, прямо на него, и сразу – куда-то вниз… Вячик только что-то успел промычать в ответ – и дверь захлопнулась.

Больше Вячеслав Павлович к Гринбергам никогда не ходил: они приглашали, а он всё отнекивался. Хотя Гринберги-то причём?

– Скажи, ты дрался когда-нибудь по-настоящему? – неожиданно спрашивает она.

– Ну, я не помню… наверно, нет, – несколько озадаченно отвечаю я.

– Что – совсем никогда не дрался? – она возмущённо приподнимается на локтях.

– Да, вроде никогда… – я присаживаюсь на край кровати.

– А почему? Я думаю, что настоящий мужчина обязательно должен драться, чтобы заслужить уважение. Вот Полянский…

– Не было у меня такой необходимости – драться. – В задумчивости я, как обычно, смотрю куда-то в сторону и вытягиваю губы трубочкой. – И почему это «настоящесть» мужчины определяется таким образом? Есть другие способы заслужить уважение…

– И не били тебя никогда?

– Не били. Ну, было пару случаев в детстве и молодости, когда могли отлупить, но мне везло – обошлось. Вот, например, на первом курсе, через несколько месяцев после начала занятий, пошёл я с одной девушкой на танцы в спортзале института. А она до знакомства со мной успела несколько раз сходить на свидание с другим парнем, который был старше – с четвёртого курса, крепыш, спортсмен. И как только начала играть музыка, он подходит ко мне и вызывает на улицу. Я собрался выходить (не от большой смелости, а потому что толком ещё не сообразил, что делать). Но тут подлетает к нам один из наших сокурсников, азербайджанец Мази, боксёр. Он, оказывается, очень уважал меня за пение и игру на гитаре – я даже не знал этого. Я тогда почти всюду таскал гитару, и Мази неоднократно слушал мои песни на вечеринках в общаге. «Нэт, – говорит Мази моему сопернику, – он ныкуда не пойдет, я пойду». И они вышли. Оказывается, там за дверями несколько приятелей крепыша ждали, чтобы со мной разобраться. Мази вышел и сразу дал им понять, что я, мол, – его друг и, если что, он готов за меня заступиться. С Мази связываться они, конечно, не решились: и сам он был отчаянный, и в институте училось немало других ребят из Азербайджана. Не дай бог тронул бы кто одного из них – все ребята с Востока за него бы отомстили, мало бы обидчикам не показалось. Короче говоря, вечером после танцев мы с этим крепышом спокойно встретились в комнате у Мази, поговорили. Выпили по рюмке. Крепыш говорит: «Да ладно, мне она совсем и не нужна, гуляйте. Это я так – из принципа». Ну, мы ещё выпили за принцип, и ещё…