Елена Шолохова - Плохой, жестокий, самый лучший

– Мне пора, – Саня отступил на шаг.

– Приходи ещё, в любой день, – произнесла женщина. Саня кивнул и вышел.

Пётр Алексеевич, казалось, не замечал его смущения.

– Пойдём, достану тебе палатку, – бодро сказал он. Встал на табурет, открыл антресоли. Пока рылся, приговаривал:

– В твоём возрасте и потом, студентом, я исходил всю округу. И в горы ходили, и сплавлялись…

Наконец выудил увесистый рулон в брезентовом чехле, кинул Сане, соскочил с табурета.

– Давно ваша жена больна? – спросил Саня полушёпотом.

Пётр Алексеевич вздохнул, с тоской глянул в тёмный коридор, ведущий в комнату, где лежала его Маша, и тихо сказал:

– Уже больше двадцати лет. Частичный паралич после травмы позвоночника. Раньше она хоть на коляске передвигалась, а в последние годы становится всё хуже. Вообще не встаёт.

– А про меня она давно знает?

– Лет десять.

– И как она?

Он пожал плечами:

– Наверное, ей было больно. Сначала. Но Маша всё понимает. – И зашептал: – Пойми, ты и твоя мама – вы очень много значите для меня. Вы дороги мне. Но не всегда всё складывается так, как хочется… Иногда долг… – Он осёкся и, помолчав, вдруг почти весело добавил:

– Слушай, у меня же для тебя подарок. Пошли-ка.

– Какой ещё подарок? Куда идти?

– Да недалеко, до гаража, там увидишь.

Они спустились во двор, обогнули дом, за которым в два ряда стояли гаражи. Пётр Алексеевич открыл ворота второго с краю.

– Вот! Это тебе – к окончанию школы. Не совсем, правда, новый, с рук купил, но у надёжного человека.

У левой стены стояла серебристо-чёрная «Yamaha». Хромированные трубы призывно поблёскивали, а на баке лежал такой же чёрный с серым шлем.

– У тебя же есть права?

– Угу, – кивнул опешивший Саня, переводя взгляд с мотоцикла на Петра Алексеевича.

– Правда, боюсь, мать твоя голову мне оторвёт, – усмехнулся тот. – Но ты ведь будешь осторожен?

Саня кивнул, не зная, как реагировать. Отказаться? Но не хотелось обижать этого человека, который удивлял его всё больше.

– Ну что? Не хочешь опробовать?

Ещё бы он не хотел!

– Кстати, ставить можешь у меня. Не так уж далеко мы живём. Сейчас я тебе дам вторые ключи.

Ветер со свистом бил в лицо, раздувал волосы. К чёрту шлем! Он лишь мешает полностью, всей грудью вдохнуть пьянящий воздух свободы. Сердце, ликуя, подскакивало, и в эти минуты Саня чувствовал себя почти счастливым.

Остановившись у дома Семакина, он не стал подниматься. Пусть Серёга сам спустится и увидит.

– Ух ты! – Серёга аж рот открыл. – Откуда?

Как скажешь? Директор подарил? Который, между делом, ещё и отец.

– Дали покататься, – отговорился Саня. – Так что завтра в поход поедем верхом.

– Ты же не хотел в поход!

– Пешеходом не хотел, а так, – он кивнул на мотоцикл, – почему бы и нет? До Берёзового часа три? Ну, раз они выдвигаются в десять, я за тобой в час подъеду.

Мать и правда подарку не обрадовалась. Даже звонила Петру Алексеевичу, возмущалась. У Сани же первая волна ликования схлынула, обнажив привычную глухую тоску, сквозь которую пробивалась дрожащая, несмелая надежда. Последняя надежда. Если завтра ничего не получится, если Рита оттолкнёт его, то всё, тогда уж точно конец, неотвратимый, сокрушительный. Зачем он так долго ждал? Зачем тянул? Зачем шёл на поводу у проклятой гордости и глупых подозрений? Зачем сомневался, не верил?

– Не очень-то мне по душе эта затея с походом, – ворчала мама, собирая Ритин рюкзак. – Почему с вами никто из взрослых не идёт?

– Ну мы ведь уже не маленькие, – вяло отвечала Рита.

Она и сама не горела желанием идти. Ей нравилось отдыхать на природе, но, когда на сердце тяжело, ничего не хочется, никуда не тянет. Ещё и выпускной бал оказался так безнадёжно испорчен! Рита до сих пор не могла забыть, как стояла перед всеми в платье, залитом вином, словно кровью. Не могла забыть чей-то злой шепоток «Пить надо меньше» и мерзкое хихиканье. Рита еле сдерживала слёзы, пока стремглав неслась к выходу. А уж в такси наревелась вовсю. Игорёк тоже увязался следом, но то ли взвинченные нервы, то ли изрядная доля шампанского, замутившая разум, но Рита велела ему остаться. Прозвучало довольно резко, и Игорёк обиделся. Правда, наутро Рита позвонила и извинилась за грубость.

Вспоминать выпускной было противно и мучительно. Единственное, что волновало и смущало одновременно, – это Явлегин. Весь вечер, с самого начала, она чувствовала на себе его тяжёлый взгляд. Изредка осмеливалась и сама посмотреть в его сторону и, словно обжёгшись, поспешно отворачивалась. Иначе бы… иначе бы она просто не сумела совладать со своими эмоциями, которые и без того били через край.