Тамара Лисицкая - Тихий центр

У Вадима невыносимо гудело в голове от этого голоса. Просто как будто вместо черепа у него была рында. Но он все равно сделал попытку удержать друга детства за рукав:

— Куда?

— За билетами в театр! — компаньон обернулся уже у двери, улыбнулся нежно и светло. — Надо же Таню твою тоже в чувство привести? А кто лучше меня это сделает? Не боись, не обижу девочку!

В этом был такой напор, что Вадим на мгновение подумал, что в этом как раз и есть правда. Это — выход. Не самый приятный, не самый простой, но… А как иначе разрубить этот комок черных любовей?

Настя Вторая сидела на кухне Лилии Степановны и бодро ела суп. Кухня казалась ей почти родной. Счастье есть суп на родной кухне.

Лилия Степановна тоже была рада видеть бывшую квартирантку. Ну, теперь вроде как и не бывшую, а будущую. Так судьба порой удивительно изгибается.

— Я у вас до свадьбы поживу. А может, и подольше. Лишние деньги вам не помешают.

— Ой, Настенька! Я так вам рада! Вы же такая! Такая энергичная!

— Это вы энергичная! — Настя Вторая смущенно-сердито дернула плечом. — А я… просто…

— Ну! Рассказывайте! Как ваша учеба? Как ваша жизнь?

— Ничего учеба. Только преподы прессуют время от времени. Говорят, что я выпендриваюсь, что им меня оценивать сложно по известным критериям. Я ж им не соответствую. А я им говорю — а мне по фигу! Я не ради оценок сюда пришла! Мне надо научиться мысли выражать!

— И правильно! — Лилия Степановна восторженно стукнула кулачком по столу. — Так держать! Мне вон тоже директор школы как-то говорит: «Вы, Лилия Степановна, ученику такому-то пятерку за год по литературе не ставьте! Он политически не надежный!» А я ему: «Зато он в литературе надежный! Поставлю!»

Настя Вторая даже ложку отбросила:

— О! Клево! Я тоже считаю, что прогибаться — западло! Надо быть честным! Иначе как потом самому с собой жить?

— Именно! Сам себе — главный судья! Сам себя еще никто обмануть не смог! Другие могут, а сам — нет. Можешь заблуждаться, можешь верить и обманываться… Но обмануть себя и успокоить после свершенной подлости человек с сердцем не сможет никогда!

— Вот и я говорю — нельзя так! Нельзя! После подлости… или после того, как видел эту подлость! Нет там жизни! Там… задница какая-то!

Настя Вторая так разволновалась, что забыла о манерах.

А Лилия Степановна забыла обращать на это внимание. Дамы разгорячились, разрумянились.

— Да, Настенька! Да! Там, где есть подлость и покровители ее — там… именно вот это! Вот это, что вы сейчас назвали! И я когда-то дала себе слово не быть подлой и другим не позволять! И держу это слово! Держу, чего бы мне это не стоило!

— Именно поэтому я здесь! — Настя Вторая достала стопочку денег. — Вот. Залог за пару месяцев. Я не могу смотреть, как… Как вы одна к этой вашей свадьбе готовитесь! Я теперь вам помогать буду! Я так решила!

Лилия Степановна охнула, закачала головой:

— Какая вы, Настенька, великодушная! Какая вы… понимающая!

— Да ничего, мне не в лом. Можем с вами списки этих… гостей составить… Что там еще надо… Помещение арендовать… Стол… Музыка… Я со всеми договорюсь, у меня друзей много!

— В этом и не сомневаюсь! — Лилия Степановна промокнула глаза. — Как вы сейчас меня… вдохновляете, Настенька! Как много вы мне даете надежды!

Настя Вторая отвернулась, чтобы тоже не всплакнуть:

— Вы мне тоже.

Таня пыталась что-то писать. Что-то о натяжных потолках. Хорошо натянутые потолки блестят и лоснятся. Они тугие и звонкие, как нервы.

Странно. Раньше Тане казалось, что она способна работать в любом состоянии. Есть свободная минута — можно писать. Как-то настраиваться, приманивать музу, окружать себя вдохновляющей музыкой и благовониями не требовалось. И Таня тихо гордилась своим небольшим, но надежным талантом. Сколько раз ругались с Игорем, вздорили с мамой, сколько раз получали оплеухи от жизни — а садилась и писала после этого.

Но сейчас был новый, неизведанный уровень кризиса. Не писалось и не думалось. Единственная внятная тема — отчаяние.

Покормила Светлану Марковну. Не сняла трубку, когда звонили из редакции (сказать-то нечего). Долго сидела у постели мамы, смотрела на нее. Сидение у постели пьяной мамы успокаивало. В детстве вообще казалось, что это игра, что мама сейчас закроет рот, откроет глаза, подмигнет, приподнимется и скажет что-то вроде:

— Ку-ку! Здорово я притворяюсь?

Со временем фантазии прошли, но посидеть-помолчать осталось.

— Ты понимаешь, — жаловалась Таня, — у меня закончились силы! Я-то знаю, что любая черная полоса рано или поздно посветлеет. В крайнем случае, я просто привыкну к этой черноте, и уже не будет так плохо. Но вот как мне перенести этот период? Раньше у меня были какие-то уголки покоя, куда я могла заглянуть на время… какие-то вещи, о которых приятно подумать и отвлечься… Я так здорово научилась перебегать на пару минут в эти уголки. Мне много не надо… пару раз вдохнуть и все… А сейчас — какой-то тупик. Я пытаюсь найти что-то, о чем мне приятно думать, и не могу. Я не могу найти даже то, о чем мне хотя бы не неприятно думать… Что-то, о чем хотя бы не больно! Я, мама, в растерянности… Я бы, честное слово, напилась и пару дней повалялась бы в галлюцинациях… Может, там есть то, чего я тут не могу найти… Но я не буду… Почему все так плохо, мама?