Святослав Рыбас - Варианты Морозова

Потом Петров показал монету Константину и сказал:

— Старинная. Тысяча семьсот третий год.

Алан протянул было руку, но медная монета попала к Морозову.

К тому времени Вера уже ушла. Солнце наклонялось на западную сторону, к белому крутому берегу. Константин засобирался домой, а за ним и остальные. Быстро оделись, сели на велосипеды и поехали. Братья, ехавшие на одном велосипеде, отставали. Константин обогнал Петрова и вырвался вперед. Широкая тропа вела через огороды. Цвели высокие подсолнухи.

Увидев Веру, Константин затормозил. Она шла босиком, в одной руке была пластиковая сумка, а в другой сандалии. К загорелым ногам прилип песок и травинки.

Он медленно подъехал к ней, и она оглянулась.

— Подвезти? — спросил он прежним нахальным тоном.

Она бросила взгляд на Шевчуков и Петрова, которые были близко и улыбались дурацкими улыбками.

— Они ничего тебе не сделают, — сказал Константин, — это местные ребята.

— А я вас не боюсь.

Они стояли друг против друга. Между ног Константина был велосипед, одна нога стояла на педали. Вера упорно смотрела на него, ждала, когда приставала уедет.

Ребята медленно прокатили мимо, оглядели Веру и остановились шагах в десяти. Петров и Алан были в той же позе, что и Морозов, а младший Вовка топтался рядом с братом. Они таращились на Веру по-прежнему.

Константин сделал вид, что не замечает приятелей. Он был бы рад уехать с ними, бросить эту девчонку, но ему было стыдно проявить слабость.

— Костя! — крикнул Петров. — Что ты там?

Морозов махнул рукой: мол, проваливайте, ради бога!

Ребята постояли и поехали.

Вера насмешливо приподняла уголки рта, ничего не сказала и пошла дальше.

Константин покатил велосипед следом за ней. Он думал: «Вот я дурак, она смеется надо мной, и ребята будут смеяться».

И, думая так, шагал за Верой, пока она не обернулась.

— Ты еще здесь? Послушай, это же смешно! Я не хочу с тобой знакомиться.

Она снова остановилась. Тропа была пустынна, и терпко пахло молодыми подсолнухами.

А что было дальше, Морозов не помнит. Проводил ли Веру до ее дома, то ли вспыхнул и уехал, но с тех пор начались их встречи.

В памяти осталась монета, принадлежавшая, может быть, казаку-булавинцу, гулявшему по Айдару со своим атаманом. И монета, и рассказ о Булавине, и объяснение слова Айдар (по-татарски «передовой всадник»), и то, что Старобельск лежит на земле половецкого Поля, — все эти случайные знания вдруг связались у Константина в некую поэму, которую Вера однажды выслушала.

Она не перебивала его. Ее молчание было признаком либо незнания, либо поощрения. Ее темно-голубые глаза уже смотрели на него с любопытством, как будто она спрашивала: «Что же будет дальше?»

Вечером к Морозову должна была прийти Людмила, но он позвонил в отделение «Интуриста», где она работала переводчицей, и сказал ей, что весь вечер будет занят. Конечно, Людмила спросила, чем же он будет занят весь вечер, и выделила эти слова — весь вечер. «Ерундой, ты не поймешь, — ответил Константин. — Буду сидеть и думать».

Людмила вроде поняла и, помолчав в трубку, засмеялась: «А замуж за тебя все равно не пойду!» Порой на нее налетал кураж, она подчеркивала свое свободное положение и гордилась своей современностью. Впрочем, о женитьбе Морозов никогда не заикался, а Людмила иногда задирала его — была у нее подобная шутка. Рано или поздно они должны были расстаться, и Морозову было тягостно об этом думать, потому что он знал, что он с самого начала поступал с ней неблагородно. Насчет благородства или неблагородства Морозов судил по каким-то отвлеченным нормам, а современная жизнь несла в себе совсем иные, которым он и следовал.

Людмила была университетской подругой Веры, собственно, даже не подругой, так как душевной близости между ними не могло быть из-за разности характеров и взглядов; а была между ними близость людей одного круга, та, которая позволяет и не принимая человека всерьез, внешне поддерживать с ним очень дружеские отношения.

Людмила была крупная, длинноногая блондинка, на нее оглядывались мужчины, и ей это приходилось по душе. Если ей кто-нибудь нравился, то она дурманила этому человеку голову, прибегая к самым обыкновенным женским уловкам: улыбалась, вздыхала, невзначай касалась его руки — словом, оригинальности в ней было мало, но при всем при том, не будучи красавицей, она слыла неотразимой и, не обладая особенными способностями, считалась поразительно глубокой.