Саймон Ван Бой - Любовь рождается зимой

«Да, – ответила я. – Было очень красиво, но снега мы так и не дождались».

«Времена меняются, должно быть», – сказал он.

Мне припомнилась одна ночь, может быть, наше третье свидание. Мы с Брайаном в кровати. Комната прописана лунным светом. Улица за окном погрузилась в тишину. Идет снег, но мы об этом не знаем.

Брайан рассказывает, как они с сестрой дрожали от страха, слушая разборки родителей. «Они клекотали, как птицы», – сказал он.

Брайан добавил, что никогда не женится. Я промолчала. Годы юношеских ночных разговоров сложили в моей голове образ безупречного свадебного дня. Но, по правде говоря, я уже много лет не думала о замужестве.

Брайан почувствовал мое смятение. Он нащупал мою руку под одеялом. Я разрешила ему ее взять. Он не был трусом – может быть, это стоило тысячи безупречных свадебных дней.

Для Брайана свадебный союз давал одной стороне право вести себя невыносимо без страха быть покинутой, поскольку развод находился в ведении государства. Он говорил, что во многих известных ему парах либо муж, либо жена дожидались свадьбы, чтобы вывесить свое грязное белье. Он считал женитьбу устаревшим институтом, таким как обрезание у неевреев.

«Но не у евреев?» – спросила я.

«Тут все немного сложнее», – сказал он, но таким тоном, чтобы дать понять, что я отчасти права.

На следующий день мы пошли в Маккарен-парк и слепили снеговика. Латиноамериканский мальчишка помог нам его украсить. Он немного подержался за мою руку. Потом сказал, что нам с Брайаном нужно пожениться. Брайан взглянул на меня и рассмеялся, потом спросил, не согласится ли мальчик выпить с нами по чашке горячего шоколада в кафе «Гринпойнт». Мальчик принял приглашение. Я не собиралась ни с кем делиться Брайаном, но мне нравилось, что он был открыт для общения. Я предложила мальчику позвонить маме и предупредить, куда он направляется. Я дала ему свой сотовый телефон. Вечером того дня я не нашла в исходящих незнакомого номера. Мальчик просто приложил телефон к уху и сделал вид, что разговаривает.

Тот день был одним из лучших дней, проведенных мной в чьей-либо компании. Вечером мы отправились в ресторан фондю, а после – всю ночь напролет пили и слушали Гетца и Жильберто. Я танцевала. Брайан наблюдал за мной.

Неделю спустя, когда снег растаял, мы решили отправиться на длинные выходные в Швецию. Поездка обошлась нам дороже, чем мы предполагали, ведь всегда забываешь принять в расчет такие траты, как такси до аэропорта или деньги, беззаботно просаженные в магазинах беспошлинной торговли. Мы к тому времени оба были в магистратуре, так что расплачиваться за поездку пришлось целый год. Я помню, что мы держались за руки в самолете. Ритуалы любви бесценны, ведь мы никогда не знаем, что́ нам уготовила судьба. Страх потери усиливает наслаждение, и одного без другого не бывает.

Доктор Феликсон осмотрел Дженнифер с глазу на глаз. Она плакала. Потом мы услышали голос доктора. По всей видимости, он разговаривал с отцом Брайана по телефону. Прежде чем уйти, он попросил нас звонить ему, если появятся вопросы, и добавил, что, с Божьей помощью, все мы это происшествие переживем. Я была слишком измотана, чтобы достать из машины свою визитку, и пообещала написать ему электронное письмо. Стоит ли говорить, что письма я так и не написала.

Вскоре после ухода доктора успокоительные стали клонить Дженнифер в сон, словно буксир, вытягивающий корабль на морской простор. Она пробормотала, что если Алан позвонит или приедет, сказать ему, что она умерла. Я кивнула.

Затем она легла на диван, и успокоительные утянули ее в сон так быстро, что она засопела, едва закрыв глаза.

Я сама удивилась тому, что поняла, почему она не смогла пойти и лечь в спальне. Я накрыла ее еще одним покрывалом. Ночью температура тела падает.

Брайан подошел и обнял меня. Он выключил свет и поцеловал меня в губы. Вдруг мне стало не по себе.

Я отстранилась.

Пару мгновений он оставался недвижим.

Потом поцеловал меня в лоб и вышел. Я услышала, как он завел машину и уехал. Он не рассердился, ведь мы понимаем друг друга с полуслова – словно две карты в атласе, прижатые друг к другу лицами.

Виной тому могла быть полутьма комнаты, или аромат позднего лета, проникающий внутрь, невзирая на сетки на окнах, или даже – прикосновение диванной обивки к моим голым ногам. Все это было словно реквизитом, искусно расставленным моей памятью, которая решила перенести меня в давно прошедший день моей жизни.