Вячеслав Солдатенко - Сантехник с пылу и с жаром

Маша попала в последний ряд. Причёсывать голову ради министра – это признак политического конформизма, считает она.

Министры обороны других банановых республик смеются над нашим, поскольку у нас и танков нет, и бананы не растут. От врагов нас бережёт дурной климат. С нашими морозами в апреле мы не интересны ни людям, ни крокодилам. Половине населения наш министр приходится кумом, а второй половине – шурином. Ради такого и правда не стоило расчёсываться.

Учительница математики оценила положение иначе. Она не настолько замужем, чтобы разбрасываться элегантно поседевшими офицерами. В качестве подарка математичка приготовила шоу с очкастой Алиной, высшим своим достижением.

Заслышав шаги в коридоре, Алина должна была бежать к доске и рисовать координатную плоскость. Шесть раз по коридору проходили люди. Шесть раз Алина чертила кракозябру, сопровождая рисунок взволнованным комментарием:

– Таким образом, дифференцируемая функция на отрезке между двумя точками имеет хотя бы одну касательную, параллельную секущей, или хорде, проведённой через эти две точки.

Заворожённый этой чушью, министр должен был захотеть жениться. Искушённый читатель сразу осудит дырявую учительскую логику. Если жених близко, а под рукой только Алина – посадите её на шпагат. Нет лучшего способа придать вечеру романтический флёр. От продольного шпагата никто ещё не уходил. Разве что к поперечному.

Когда очередные шаги стихли у двери и ручка повернулась, Алина запела арию о хордах и секущих. Но вошли всего лишь три телохранителя, потом сто человек с прожекторами и микрофонами. Отдельные рабы внесли золотистые экраны, в отраженном свете которых министр выглядел бы загорелым. Потом снова входили люди, выходили, самые тупые ученики выучили, что такое хорда. Последним вбежал режиссёр, спросил, все ли готовы. И тогда только появился Он.

Генерал заранее втянул антенны и выглядел как обычный старик, только очень высокий. Согласно протоколу, он включил добрую улыбку. Начался непринуждённый диалог с гражданским населением. Дети достали из карманов шпаргалки. Министр разгладил листок с ответами. На вопрос о погоде он ответил, что провёл детство в провинции, где перечитал все книги в сельском клубе. Его спросили, как называлась деревня. Журналисты защёлкали камерами и диктофонами. Режиссёр открыл сценарий, почесал голову. Чтобы не отвечать «Альфа Центавра», генерал вернулся к вопросу о литературе. В библиотеке хранилось всего пятнадцать книг, чьих названий он не помнит. На языке дипломатии это означает «журнал Мурзилка, подшивка в 15-ти томах». Очкастая Алина спросила вне регламента, есть ли у министра внуки. Так нагло рваться в родственницы может только отчаянная женщина. Режиссёр вскочил, объявил конец беседы. Почуял конкуренцию. Журналистов выгнали из кадра, стали снимать так, будто генерал и дети одни в этом огромном здании.

На память о встрече осталось лишь фото на одном сайте. С каждой неделей на нём проступают всё новые женщины. Маша говорит, в реальности их не было. Она вообще мало что помнит. Она на том уроке «Голову профессора Доуэля» читала.

Ребёнком я посещал женскую баню. Не в целях саморазвития, а потому что жил в неблагополучном районе. Главным удобством в нашей семье был чайник. Из него мы мылись, пили и отапливались им же. Но раз в неделю хотелось большего. Так я впервые увидел голых работниц механического завода. Художник Рубенс, видимо, мылся в той же бане и страдал теми же визуальными кошмарами. Что бы он потом ни рисовал, получались токарихи и фрезеровщицы, состоящие из бугров, оврагов, складочек и обвислостей. На изготовление каждой уходил центнер дрожжевого теста и немного волос. Прыгнув в такую, можно было утонуть.

Ещё помню горячий кран, другим концом приваренный к какому-то гейзеру. Ручка управления имела два положения – «Выкл.» и «Толстая коническая струя жидкой магмы». Каждая его капля прожигала навылет коня. Ради стакана кипятка люди рисковали жизнью. В единственный душ стояла очередь из самых крупных и опасных женщин. Простые посетители в неё не совались.

После мытья, униженные и обожжённые, мы с мамой шли к коричневой старухе за ключом от шкафчика. На днище нашего таза был намалёван номер, кривизной своей похожий на китайское ругательство. Старуха внимательно его осматривала, почти нюхала. Я ждал, она поднимет голову и каркнет что-нибудь про дальнюю дорогу и множество на ней брюнетов, но всякий раз звучало только «75» или «54».