Виктория Токарева - Дом за поселком - Рассказы и очерк [сборник]

Началась перестройка, за инакомыслие не преследовали и уезжать не запрещали.

Сергей Довлатов уехал еще до перестройки. Это был неблагоприятный период для отъезжающих. У них отбирали все, буквально грабили.

Сергей эмигрировал тем не менее. Семья воссоединилась.

В Америке рождается мальчик, второй ребенок. Солнышко, свет в окне.

Семья обзаводится дачей. Обо всем этом мы узнаем из поздних рассказов Довлатова.

В эмиграции Довлатов пишет повести: «Иностранка», «Филиал».

Американская действительность переплетается с воспоминаниями о жизни в Ленинграде. Довлатов не может оторваться от своего прошлого.

Те рассказы, которые не связаны с Америкой, а именно «Наши», «Зона», «Чемодан», «Заповедник», — с моей точки зрения, золотое зерно. В этих работах почти нет сюжета. Я слышу музыку души Довлатова, его уникальную прозу. Его мужское очарование. И я понимаю, почему в него влюблялись женщины, почему жена терпела его «грязную жизнь». Рядом с Довлатовым все остальные мужчины были тусклые, никакие.

В «Иностранке», например, сюжет присутствует, как каркас. Он цепляет внимание и тянет, как за волосы. Но мне совершенно не интересна эта героиня Маруся Татарович с ее попугаем Лоло и латиноамериканским любовником Рафой.

Сюжет меня не увлекает. Почему? Потому что в раннем Довлатове присутствует моя страна, пусть даже с отвратительным лицом зоны, присутствует моя история (сборник «Наши»), присутствует все, что заставляет писателя мыслить и страдать. А Америка — зоопарк. Приходишь, смотришь, но они — это они, а мы — это мы.

Довлатов описывает жильцов дома, где он поселился. Русская колония. Нормальные люди, но это не уровень Сергея Довлатова. Косая Фрида, религиозный деятель Лемкус и другие, такие же.

Окружение Довлатова в Ленинграде — его ровесники, духовные, талантливые, пьющие. Русские, хоть и евреи.

Безусловно, эмиграция спасла Сергея Довлатова. В Ленинграде он бы спился или сел. Вернулся бы в зону, но не как охранник, а как зэк. По-человечески Америка была ему полезна, но творчески — большой вопрос. Сергей питался прошлым и писал о прошлом, о тех временах, когда он был молод, беден, несчастен, терпел крах в любви.

Сергей Довлатов умер в сорок девять лет. Он не дожил до старости, не видел своих внуков. «Не дожил, не допел», как у Высоцкого. По-человечески это обидно. Что касается творчества — трудно сказать… Мне кажется, Сергей Довлатов успел спеть свою песню до конца. Он сказал главное о своем времени, о своем поколении. Его наследие — четыре тома. Но количество не определяет качество. То, что сделал Довлатов, необходимо и достаточно. Его хочется читать и перечитывать.

Сергей умер неожиданно. Пошел в гости, и там ему стало плохо. Не исключено, что роковую роль сыграла водка.

Хозяйка дома вызвала скорую. В Америке на вызовы часто ездят пожарные, но в случае с Сергеем это были неграмотные мексиканцы. В Америке их зовут «мексы».

Больница не приняла Сергея, поскольку у него не было страховки. Мексы повезли его в другую больницу, и по дороге Сергей скончался.

Страшно себе представить, как приняла эту новость Нора Степановна, мама Сергея. Сергей был ее ВСЁ. Смысл и содержание жизни. И если бы знали люди в больнице, которые не приняли Сергея. Если бы знали — кого они отправили на смерть.

Я постоянно перечитываю Довлатова, потому что его проза питает мою душу. И не только мою.

Книги Сергея Довлатова расходятся громадными тиражами. Издательства на нем прилично зарабатывают и, даже случалось, обманывали вдову. Так что вдова Сергея познала на себе наш русский капитализм.

Большая ошеломительная слава обрушилась на Сергея после его смерти. Ему было тридцать семь лет, когда его выдавили из страны. Молодость, переходящая в зрелость.

Я часто думаю: бедный, бедный Сережа, в которого никто не верил, кроме его мамы. Бедный — в прямом и переносном смысле, добывающий копейку фарцовкой, халтурными заметками. Мог ли он предположить, что когда-то слух о нем «пройдет по всей Руси великой». В России он станет культовым писателем. Это пришло после жизни. Но лучше поздно, чем никогда.

При жизни Сергея его рассказ напечатали в престижном журнале «Нью-Йоркер». Глыба молчания сдвинулась.

Дочь Катя спросила:

— Вот ты стал печататься, а что изменилось?

Он ответил:

— Ничего.

Это правда. Писателю интересен сам процесс творчества. Привычка ставить слово после слова. А печатают его или нет — это уже второй вопрос. Гроссман, например, писал в стол. Он знал, что в настоящем эту книгу не издадут. Но когда-нибудь его слово вырвется на волю и взорвет сознание.