Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 1 [сборник]

Сердце у Патрика застучало, требуя немедленных действий. Он бросился назад к лифту, где получил удар током от кнопки вызова. «Вашу мать!» — рявкнул он, пиная стул в стиле Людовика Пятнадцатого. Лифт открылся. Оттуда вышел толстый старик с серым одутловатым лицом. На старике были фантастические бермуды и желтая футболка. Очевидно, Герман прописал в своем завещании, чтобы о нем не скорбели. Кроме толстяка, в лифте была его круглощекая жена, тоже в курортной одежде, и девушка из-за регистрационной стойки.

— Не тот труп, вашу мать, — сказал Патрик, глядя на нее.

— Ну-ну, зачем же так? — проговорил толстяк, как будто Патрик преувеличивает свою претензию.

— Вторая попытка, — сказал Патрик девушке, не обращая внимания на старика.

Он устремил на девушку свой специальный убийственно-ядерный взгляд — лучи из его глаз пронзили пространство между ними и пролились в ее мозгу радиоактивным дождем. На девушку это не подействовало.

— Я уверена, что других церемоний в нашем здании сейчас не проходит, — сказала она.

— Мне не нужна церемония, — сказал Патрик. — Я хочу увидеть своего отца.

На первом этаже девушка прошла к стойке, за которой он впервые ее увидел, и показала Патрику список «церемоний».

— Сегодня тут только одна фамилия, мистера Ньютона, — самодовольно объявила она. — Поэтому я и направила вас в Кедровый зал.

— Может, мой отец вовсе и не умер, — сказал Патрик, наклоняясь к ней. — Вот это был бы сюрприз так сюрприз. Быть может, это был просто крик о помощи, как вы думаете?

— Я спрошу директора, — ответила девушка, пятясь. — Извините меня на минутку.

Она открыла дверь, скрытую в одной из панелей, и исчезла.

Патрик, задыхаясь от ярости, оперся на стойку среди бело-черных ромбов мраморного пола. Точно как тогда на Итон-Сквер. Он был ростом до руки той старой дамы. Она стиснула трость, выступающие вены вились вдоль пальцев, словно сапфировое кольцо. Старуха говорила с его матерью про их комитет, а Патрика захлестнуло чувство, что сходство появилось благодаря ему. Тогда все на что-то походило, и при малейшем поводе для сравнения одна вещь с булимической жадностью пожирала другую.

Что за хрень тут творится? Почему останки его отца так трудно сыскать? Патрик без труда обнаруживал их в себе, и только Фрэнку Э. Макдональду это почему-то было не по силам. Пока он истерически хихикал над этой мыслью, из двери за панелью появился и защелкал по черно-белому полу лысый усатый педераст, от которого исходила аура сдерживаемого таланта, привнесенного в похоронное дело. Не извиняясь, он снова повел Патрика к лифту, где нажал кнопку второго этажа: не так близко к небу, как мистер Ньютон, зато без звуков вечеринки с коктейлями. Идя за директором по тихому полутемному коридору, Патрик осознал, что истратил весь пыл на самозванца и настолько изнурен фарсом с мистером Ньютоном, что опасно беззащитен перед воздействием отцовского тела.

— Вот в этом помещении, — сказал директор, теребя запонку. — Я оставлю вас с ним наедине, — проворковал он.

Патрик заглянул в маленькую, застланную ковром комнату. Твою ж мать! Что его отец делает в гробу? Патрик кивнул директору и замер, чувствуя, как внутри волной поднимается безумие. Что это для него означает — увидеть отцовский труп? Что должно означать? Патрик остановился на пороге. Отец лежал головой к нему, так что лица было пока не видно, только седые завитки волос. Тело завернули в бумагу. Оно лежало в гробу, словно подарок, который кто-то оставил недораспакованным.

— Это папа! — недоверчиво пробормотал Патрик, стискивая руки и поворачиваясь к невидимому другу. — Так нечестно !

Его вновь охватил ужас, но любопытство гнало войти в комнату. Лицо, увы, бумагой не закрыли, и Патрика изумило благородство отцовских черт. Внешность, обманывавшая многих, поскольку существовала вне связи с личностью, теперь, когда связь разорвалась окончательно, стала еще более дерзкой. Отец смотрел так, будто смерть — увлечение, которое он не разделяет, но вынужденно терпит, словно священник, которого занесло на турнир по боксу.

Эти тяжелые, поблескивающие глаза, примечавшие всякую слабость, словно пальцы кассира, пересчитывающие стопку банкнот, были теперь закрыты. Нижняя губа, так часто выпячивавшаяся перед вспышкой гнева, разительно противоречила гордому выражению, в котором застыли остальные черты. Она была прокушена (видимо, вставные челюсти по-прежнему были у отца во рту) в приступе ярости, протеста и осознания смерти.