Даже сокрушенный вид Элинор больше не вызывал сожалений; лишь мысли о Патрике, расстроенном напрасным ожиданием на лестнице, слегка поколебали отчуждение Анны и тем не менее подтолкнули ее к тому же выводу — ей претило общество этих людей, пора было уходить, даже если Виктору будет неловко прощаться так рано. Она взглянула на Виктора, вопросительно подняла брови и указала глазами на дверь. Как ни странно, Виктор не поморщился, а едва заметно кивнул, будто соглашаясь с солонкой или перечницей. Немного погодя Анна сказала Элинор:
— Извини, но нам пора. День был долгий. Наверное, ты тоже устала.
— Да-да, — твердо сказал Виктор. — Я завтра встану пораньше, серьезно возьмусь за работу.
Он встал из-за стола и начал благодарить Элинор и Дэвида, не давая им времени возразить.
Впрочем, Дэвид и не пытался. Лениво поглаживая большим пальцем нераспечатанную сигару, он заявил:
— Вы знаете, где выход. Простите, что не провожаю.
— Никогда не простим, — ответила Анна, но шутка прозвучала слишком серьезно.
Элинор помнила, что в таких ситуациях что-то говорят, но не могла сообразить, что именно. Фразы приходили ей на ум и тут же ускользали, прячась среди других слов, произносить которые не следовало. Самыми ловкими беглецами были скучные выражения, которых не замечают до тех пор, пока они не звучат вслух: «Рада была повидаться… посидите еще немного… как замечательно…»
Виктор тихонько прикрыл за собой дверь в столовую, будто опасаясь потревожить спящего охранника. Он улыбнулся Анне, она улыбнулась в ответ, и оба внезапно осознали, как хорошо, что они уходят. Беззвучно смеясь, они на цыпочках направились по коридору в вестибюль.
— Погоди, я проверю, как там Патрик, — прошептала Анна.
— А почему мы шепчемся? — еле слышно спросил Виктор.
— Не знаю.
Анна посмотрела на лестницу. Там никого не было. Наверное, Патрик устал и ушел спать.
— Он уже спит, — сказала она Виктору.
Они вышли из парадной двери, спустились по широким ступеням к машине. Вокруг луны, примятой тонким облаком, сияло кольцо рассеянного света.
— Только не говори, что я себя плохо вела, — сказала Анна. — Я терпела до тех пор, пока Николас с Дэвидом не стали излагать свои взгляды на воспитание. Если кому-нибудь из их важных приятелей, например Джорджу, взгрустнется и станет одиноко, они тут же полетят в Англию и своими руками будут смешивать мартини и заряжать ружья. А тут единственный сын Дэвида сидит в соседней комнате и чуть не плачет, а они пресекают малейшие попытки его утешить.
— Ты права, — сказал Виктор, открывая дверцу машины. — Надо любыми способами противостоять жестокому обращению или хотя бы отказываться принимать в этом участие.
— Под этой рубашкой из магазина «Нью энд Лингвуд» бьется золотое сердце, — сказала Анна.
«Как, вы уже уходите?» — подумала Элинор. Вот они, нужные слова. Она их вспомнила. Лучше поздно, чем никогда — это еще одно хорошее выражение, только сейчас оно совершенно не подходит. Иногда все происходит слишком поздно. Слишком поздно, как только оно случается. Вот другие знают, что хотят сказать, и знают, что под этим подразумевается, а другие — совсем другие другие — знают, что подразумевают другие, когда что-то говорят. Боже, она совсем пьяна. Сквозь слезы пламя свечей, будто реклама спиртного, щетинилось багровыми шипами света. Увы, она не настолько пьяна, чтобы сдержать невнятные мысли, которые выплескивались в ночь и не давали покоя. Может быть, надо заглянуть к Патрику. Эта… как там ее… тоже сбежала, сразу после того, как ушли Анна с Виктором. Может быть, и Элинор отпустят. А вдруг не отпустят? Нет, это невыносимо, она больше не выдержит унижений. Она осталась сидеть.
— Если перечислять все то, что не имеет никакого значения, то ты в моем списке на первом месте, — повторил Николас и радостно хихикнул. — Нет, Виктор просто восхитителен! Сам изо всех сил старается вести себя прилично, а его подруга даже не задумывается о приличиях.
— Всегда интересно наблюдать за отчаянными метаниями хитрого еврейского сноба, — сказал Дэвид.
— Ты весьма великодушен, приглашая его к себе в дом, — сказал Николас голосом судьи. — Некоторые члены судейской коллегии считают такое великодушие чрезмерным, но я воздержусь от поспешных заявлений, — изрек он, поправляя воображаемый парик. — Английское общество славится своей терпимостью, и в этом его сила. Недавние торгаши и нувориши, вот как Сесилы, за какие-то триста или четыреста лет стали оплотом стабильности {53} 53 Недавние торгаши и нувориши, вот как Сесилы, за какие-то триста или четыреста лет стали оплотом стабильности . — Сесилы — знатный английский род с валлийскими корнями, берущий начало от Дэвида Сесила, вельможи в правление Генриха VIII, для потомков которого впоследствии были созданы титулы маркиза Солсбери (XVIII в.) и маркиза Эксетера (начало XIX в.).
. Тем не менее любые принципы, сами по себе достойные всяческих похвал, очень легко извратить. Только вы вправе решать, до какой степени пострадала щедрость и открытость того, что пресса именует «истеблишментом», оскверненная присутствием этого опасного вольнодумца сомнительных семитских кровей.
Читать дальше