Еще летом как-то в выходной она сидела на кухне, бездумно глядя за окно с четвертого этажа. Вдруг снизу послышалась траурная музыка. В соседнем подъезде кого-то хоронили. Она вышла на балкон и смотрела, как выносили крышку, гроб. На крышке, обтянутой красной тканью, четко выделялся черный православный крест. Лица покойного – из-за расстояния – разглядеть было невозможно. «Раз крест, то, наверное, старушка», – подумала Ксения. Было два часа дня. Солнце стояло высоко, живая зелень во дворе и небольшие группы людей в летнем – все это не вязалось со смертью. «Интересно, а что у меня будет на крышке? Не крест, конечно. Но и звезды не будет, я ведь беспартийная… Не хотелось бы умереть летом, в такой вот жаркий июльский денек… Небо такое чудное… Лучше зимой, когда холодно и снег. Только не чистый и сверкающий, как в Норильске, а грязно-серый, тающий… как здесь. Там, я помню, в сумерках он синел, а здесь почему-то чернеет… И людям было бы легче сохранять на лицах подобающую печаль… В такую слякоть и настроение всегда не ахти. Как неестественно выглядит эта процессия, да и смерть неуместна – при ярком солнечном свете. То ли дело – зимой. Среди серых домов, грязно-серой дороги, черных деревьев и кустов. Самое подходящее время для смерти – зима, когда даже природа спит, будто мертвая», – заключила Ксения.
Мысли о Высоцком, мечта о встрече с ним не покидали ее. Да еще весной сон приснился. Она и Он на тесной кухне и целуются так страстно, как когда-то с Вовкой, и вдруг он говорит: «Жаль, что мы с тобой никогда не встретимся.» «Почему?» – дико закричала она и проснулась. Длительная, все углубляющаяся депрессия постепенно овладела Ксенией. Ей стало все безразлично. Один Владимир жил в ее мечтах и призывал к жизни, манил мечтой о встрече. На работе она проходила, не здороваясь, с пустым лицом мимо людей, которые враждебно к ней относились и плели козни за спиной, сочиняли небылицы. Особенно одна бабенка, разведенка с сыном, из бухгалтерии. Они были соседками в доме. Возможно, она и сообщила Ренату о слухах про Ксению, гуляющих по Совмину.
При всяком удобном случае – к месту и не к месту – она взахлеб рассказывала, какой у Ксении замечательный муж, какой красивый, хозяйственный, какие у него золотые руки. Ксения хмурилась: «Вот и бери его себе». А та, наверное, только о том и мечтала, поскольку была одинока и в самом соку. Не раз зазывала Рената то гвоздик вбить, то мебель передвинуть. Он, правда, на ее заигрывания вроде не реагировал. А если бы тоже был одинок? Кто знает… Если ей звонил человек, с которым не хотелось разговаривать, она сухо отрезала: «Извини, мне некогда». Правда, продолжала что-то кому-то делать, что-то доставать, но – по инерции, не тратя душевной энергии. Попросили купить сервелата, пошла в буфет, не дали, повернулась, ушла. Позвонили, спросили, ответила, нет. И все. На нет – и суда нет.
… Прошла весна. Медленно потянулось лето. С Салтой она почти перестала общаться, презирая ее в душе, хотя и сама оказалась не лучше. Изредка все же та заходила к ней, приносила новости. Зашла в конце июля, Ксения стояла возле стола, молча положила перед ней газету «Советская культура», указала пальцем на короткий некролог и сказала тихо: – Умер Высоцкий. Ксения опустилась на стул. Наверное, она потеряла сознание. Очнулась от того, что зубы стучали о край стакана с водой. Возле нее суетились Салта и Тимур. «Ну, все, жизнь кончилась», – мелькнуло в голове.
Муж у Салты был фотографом, и она каким-то образом умудрялась выписывать ему жутко дефицитные журналы Фотография Англия и Фотография Америка. Через несколько дней после кончины Высоцкого она принесла Ксении в подарок большой и толстый журнал Америка. На всю обложку был великолепный портрет Высоцкого с гитарой. Внутри был текст о нем. Ксения была в шоке: в СССР – короткий некролог без фото, а в США – так достойно почтили память нашего советского человека. Как это понимать? Она попросила заведующего цехом размножения документов наклеить портрет на крагиус, ей сделали. Портрет хранился у нее много лет.
На автопилоте она прожила несколько месяцев. Но с ней произошла странность: после испытанного шока она начала писать стихи ушедшему Владимиру: «25 июля восьмидесятого года умер единственный в мире Володя…» «Нет безысходного горя, солнце сияет в саду…» «Скажут, с ума я сошла, мертвого друга нашла. Будет ответ мой такой: нету живых под рукой.» «С того света нет поездов, самолетов нет с того света…» Душа изливала свое горе в строки. Причем, писались только «Письма к мертвому», так она озаглавила эту рукопись. Опять любовь, но теперь она не грозила разочарованием, ведь в этом мире встречи не будет. Стихи стали ей опорой, они спасли ее на какое-то время. Она как будто общалась с душой умершего физически, но почему-то духовно-близкого и как будто живого человека. Скорее всего, она сама превратилась в душевнобольную, но никто об этом не подозревал, потому что она почти прекратила общение с людьми, все делала, как сомнамбула.
Читать дальше