Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

Вот так стыдливо, затаясь, она иногда выпрашивала до рубля, боясь, что кто-нибудь из взрослых публично её может пристыдить за попрошайничество. Правда, к Любкиной радости, за этим нехитрым занятием ее приметила кассирша тетя Надя и не ругала за это, а давала ей почти всегда по тридцать-сорок копеек и ласково улыбалась, чем Любку ободряла. Но случались и отказы, не все давали милостыню, и это всегда почемуто казалось ей унизительным и грубым. Любка это помнила долго и стыдливо переживала, остерегалась снова встретиться с отказавшим человеком. Никогда не попрошайничала она у пожилых женщин, всегда раздраженных и злых, которые ее в упор не видели; у молодых девчат и ребят, которые в ответ могут презрительно легко матюгнуть или предложить что-нибудь бесстыдное, и от них Любка бежала без оглядки.

Не обращалась она и к разным начальникам, которые в магазинных очередях никогда не стояли, а на улице она боялась к ним подходить. Баба Анна говорила, что сразу начнут допрашивать, кто да откуда, из какой школы, поэтому лучше не связываться, Любка и не связывалась. Но особенно удачными бывали дни, когда ей попадались в гастрономе пьяненькие мужички, всегда щедрые и безотказные, но в эту зиму ей в гастрономе с ними почему-то ни разу не везло, будто морозом всех выморозило, а к винному магазину она боялась идти: помнила того охламона, который на неё напал.

В школе Любка училась по-разному, в зависимости от настроения, а вернее, как к ней учителя относились, так она и училась. Синюшка училась совсем никудышно, и Любке приходилось с ней много заниматься, чтобы хоть на тройку тянулась, да и это удавалось с трудом, потому что, как говорила учительница, младшенькая была умственно отсталой. И действительно, у нее глаза всегда были вытаращенными и слезливыми, ей постоянно не хватало воздуха, и она ловила его ртом, как рыба, и тело у нее было всегда холодным, сколько Любка не пыталась согреть ее ночью, прижимая к себе.

С этой осени учеба у Любки не заладилась с первых дней, как пришла к ним новая классная руководительница, солидная, холёная женщина, вся золотисто-полыхающая украшениями в красивой рыжей причёске. И фамилия у нее тоже была из позолоты, как и волосы, серьги, зубы, – Золотинская Магдалина Аксельбантовна, но за глаза ученики сразу стали звать ее «мандалиной». Она не пришлась Любке по сердцу и как-то незаметно между ними пролегла невидимая полоса отчуждения. Она всё ширилась, сбивала напрочь всякую охоту учиться, невольно заставляла девочку противиться любым требованиям учительницы.

Восседая за столом во всей полноте своей воздушной пышности, золотозубо сияя ослепительной улыбкой ярко накрашенных губ, она величественно выслушивала рассказ каждого ученика о своих родителях, а потом очередь дошла до Любки. На ее вопрос, где работает отец, Любка заученно и бойко ответила, что он в бегах, как говорила в таких случаях баба Анна, и золотозубая улыбка с лица учительницы испуганно упорхнула. Но когда на вопрос, где работает её мать, Любка привычно выдохнула:

– Она орсовская, – улыбка учительницы приятно и понимающе расползлась, и её тонкие брови крылато взметнулись. Но когда девочка в смущении глухо добавила, что её мать «сидит» на таре, улыбка замерла в немом параличе и, как закат летнего солнца, сходила долго.

После такого знакомства новая классная стала называть Любку строго официально, только по фамилии, как бы особо этим выделяя её из всего класса, что девочку совсем расстроило, и она стала всё делать учительнице назло. А потом, когда подала классной материно заявление, чтобы школа оказала семье помощь зимней одеждой и обувью, да ещё просила перевести Синюшку в одну смену с ней, та отчитала ее перед всем классом. При этом сказала, что они, Хлопанёвы, слишком многого хотят от государства и школы, не давая взамен ничего хорошего, ни в учебе, ни в поведении, и Любка целую неделю из-за этого не ходила в школу, хотя просьбу семьи вообще-то удовлетворили.

Конечно, Любка в душе завидовала тем удачливым одноклассникам, кто всегда был в первых рядах на школьных пионерских сборах, восхищалась, когда под красным флагом командир отряда имени погибшего Героя войны (фамилию забыла) отдавал рапорт о сборе отряда и его готовности хорошо учиться ради будущей счастливой жизни. Когда призывно трубил горн и тревожно бил барабан, ее сверстники могли насладиться торжественностью момента, а вот Любка всегда была задвинута в последнюю шеренгу, откуда ей и не было видно всеобщего торжества её сверстников. Да и на самом деле, с привычной покорностью думала она, ведь всех в первую шеренгу не поставишь, и никогда не стремилась быть в числе первых – она же невезучая с рождения.