Лев Рубинштейн - Что слышно [сборник]

Простота монохромна, простота монологична. Как человеку, живущему в цветном мире, разговаривать с тем, кто живет в черно-белом? На каком языке? В каких категориях?

Путь простоты – это путь в пустоту, в изначальное ничто. Вот и между богучаровскими мужиками из “Войны и мира” “всегда ходили какие-нибудь неясные толки – то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят… то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет”.

Ничего не будет, пока простота в лице ее вечных носителей будет вслушиваться в пресловутый “голос крови” – самый дремучий из голосов, прячущихся в каждом из нас, хотя и на разной глубине залегания. В современном, то есть сложном, мире кровь уже давно и, надеюсь, безвозвратно лишена права голоса, став исключительно медицинским фактором. Но “голос крови” соблазнителен, потому что прост. Не слушайте его, этот голос. Ничего хорошего он вам не нашепчет. Ничего он вам не подскажет, кроме обид, кухонной брани, поножовщины, депортаций, террористических актов, зачисток и спецопераций по поддержанию конституционного порядка с применением ковровых бомбардировок.

Не надо слушать “голос крови”. Ничего вы там не услышите, кроме властного призыва пролить чужую кровь. И свою, кстати, тоже.

Часто путают такие понятия, как “простота” и “ясность”. Точно так же, как путают сложность и запутанность, как путают многозначность и многозначительность.

О святой простоте тоскуют иногда вполне сложные натуры, риторически мечтающие “впасть, как в ересь, в неслыханную простоту”. Некоторым, увы, удается.

Простота не выносит сложности, как крот – дневного света. Сложность для нее – хаос и беспорядок. Помните, как ворчал чеховский Фирс: “Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего”.

Простота не выносит разнообразия, поэтому норовит решить все проклятые вопросы простым делением человечества на две категории. На своих и чужих. На китайцев и некитайцев. На автомобилистов и пешеходов. На пацанов и лохов. На штатских и военных…

Помню, как соседка Ольга Васильевна, угощая меня, восьмилетнего, чаем, укоризненно приговаривала: “Что ж ты хлюпаешь-то прямо как математик?” – “А математики, что ли, хлюпают всегда?” – доверчиво спрашивал я. “Еще как! – убежденно говорила Ольга Васильевна. – Знала я одного”. И глаза ее туманились. Со временем и я познакомился с математиками. Сначала с одним, потом с другим, потом с третьим и четвертым. Один из них, кстати, действительно ужасно хлюпал чаем и супом.

Один остроумный человек сказал, что все люди делятся на две категории – на тех, кто делит людей на две категории, и тех, кто этого не делает. Хорошо, по-моему.

А еще, по мненью многих, русская действительность сводима к двум фундаментальным элементам, объединенным в диалектическое единство известной народной поговоркой про простоту и воровство. А потому вопрос о том, что из них хуже, есть вечный русский вопрос. Заметим: не что лучше, а что хуже. И потому, видимо, кому-то кажется столь важным и значительным отношение “простых людей” к миллионерам. И наоборот.

“Сняла решительно пиджак наброшенный. Казаться гордою хватило сил”. Это было более или менее понятно: девичья гордость, не давай поцелуя без любви и вообще лирика. “С законной гордостью отрапортовал рабочий коллектив Захоперского снегоперерабатывающего комбината им. Внеочередного съезда о досрочном выполнении производственного плана за пятый квартал шестого года седьмой пятилетки”. Это было уже чуть менее понятно, но зато привычно, вроде как лицо диктора Кириллова или очередь за печальными фрагментами коровьего скелета. И в общем-то тоже своего рода лирика.

Когда человек гордится дочкой, занявшей первое место на конкурсе юных музыкантов, это совсем понятно: в этой победе обнаруживаются следы его собственных душевных инвестиций. Если человек говорит: “Я горжусь своей дружбой с N.”, это тоже понять можно: если такой достойнейший человек, как N., дарит тебя своей дружбой, значит, в тебе что-то есть.

Но та гордость, объектами которой служат вещи, никаким образом не тронутые нашим личным усилием или хотя бы участием, в моем представлении входит в круг явлений безусловно иррациональных. Особенно в этом смысле причудливыми, хотя и самыми заметными на поверхности бурной общественной жизни, мне кажутся два типа гордости – гордость “государственная” и гордость “национальная”. Впрочем, это явления одного порядка. Странно это или не странно, но явления эти существуют, и не считаться с ними нельзя. Мало ли еще существует странных явлений в природе, а также в мире людей и вещей.