Лев Рубинштейн - Что слышно [сборник]

2.

Девять часов вечера, когда мама “безо всяких разговоров” укладывала меня спать. А они-то все там, за стеной, пили чай с тортом, смеялись. Разумеется, надо мной.

3.

Кто-то ужасный, кто прошел однажды прямо за окном, – не человек, не коза, не собака. Прошел, шурша мерзлыми сухими ветками, и исчез куда-то. Заснешь тут, пожалуй.

4.

“Детский мир”, куда мы поехали с мамой, чтобы наконец-то купить мне матросский костюм. Куда там! Вместо этого почему-то был куплен пестрый колючий свитер. Как я плакал всю обратную дорогу. Как я ненавидел этот свитер, этот магазин, эту маму.

5.

Облеванный мною халат врача, залезшего мне в глотку деревянной палочкой.

6.

Спичечный коробок с кусочком кала на анализ, непостижимым образом потерянный по дороге в поликлинику.

7. Операция на гланды.

8. Рыбий жир.

9. Молочный суп.

10. Боязнь заснуть и не проснуться.

11.

Как я дразнил бабушку за то, что она читает перед сном одну и ту же книжку, причем справа налево, и при этом бормочет себе под нос что-то не по-русски. Это было ужасно смешно.

12.

Как соседская дворняжка Булька стащила с меня трусы на глазах Тани Синотовой.

13.

Как я выпил полстакана постного масла (думал, что квас) и что было потом.

14.

Как по дороге с новогодней елки я съел весь подарок и что было потом.

15.

Как мама обещала, что мы поедем в воскресенье на ВДНХ гулять и есть мороженое, но что-то случилось, и мы не поехали.

16.

Деревянный конь Сивка, который у Сашки был, а у меня – нет.

17.

Бежевый плащ Елены Илларионовны, заляпанный чернилами, которыми я случайно пульнул из водяного пистолета. Уж так вышло.

18.

Витька Леонов из соседнего двора, который обозвал меня жидом, на что я ему сказал, что сам он жид.

19.

Учительница Марья Васильевна, которая не разрешила мне выйти из класса, и я описался.

20.

Завуч Юлия Михайловна, дернувшая меня за ухо так, что пошла кровь.

21.

Историк Иван Тихонович, говоривший “лабровраденческое государство” и называвший меня почему-то Гуревичем.

22.

Англичанка Анна Павловна по прозвищу Половник, которой я однажды зачем-то подставил подножку, и она упала. До сих пор не понимаю, как это получилось.

23.

Субботник, воскресник, сбор металлолома, сдача норм ГТО.

24.

Прием в пионеры, прием в комсомольцы, прием у зубного.

25. Вообще школа.

26. Первые литературные опыты.

27. Вторые литературные опыты.

28.

Ленин, из-за которого я навсегда рассорился с одной девушкой. Она говорила, что что-то же должно у человека быть святое.

29.

Повышенные социалистические обязательства.

30. Песня “Мой адрес – Советский Союз”.

31. Песня “Каким он парнем был”.

32. Песня “И Ленин такой молодой”.

33. Некоторые другие песни.

34.

Памятник Дзержинскому, у которого я однажды назначил свидание, забыв, что подойти к нему невозможно. Свидание, понятное дело, не состоялось.

35.

Пять часов в очереди за водкой в конце декабря 1988 года. Водка нужна на поминки: мама умерла.

36.

Пять часов вечера четвертого апреля тысяча девятьсот девяносто шестого года. В чем там было дело, не скажу.

37. Многое другое.

Ну разумеется, радио. Радио, неизбежно висевшее на кухонной стене и не умолкавшее ни на миг, пело и играло нам эти песни с утра и до позднего вечера. Это не было ни искусством, ни культурой, ни поэзией, ни музыкой. Это было чем-то существенно большим – неумолчным фоном повседневности. То есть самой повседневностью, неотделимой от чистки картошки или купания младенца в корыте, коммунальной склоки или запаха маминого борща.

Но и не только радио. Разве ж забудешь одноногого дядю Сережу, которого на все семейные праздники вся квартира зазывала с его трофейным аккордеоном. Это такое было счастье! Для детей особенно. Для взрослых, кажется, тоже. “И пока за тума-а-нами видеть мог паренек”, – пел дядя Сережа, и все ему подпевали. Тогда слова песен знали практически все.

Я тоже пою иногда эти песни. И в детстве, и теперь. И ловлю себя на том, что в своем пении я невольно подражаю не певцам из радиоточки, а дяде Сереже, вносившем в свою певческую манеру слегка дворовые, чуть-чуть приблатненные интонации.

Я думаю, что годы войны были самыми несоветскими годами за всю советскую историю. Это был единственный эпизод, когда практически совпали по большинству пунктов интересы государства и общества, государства и отдельных людей. Все было предельно понятно и ясно: на нас напали, нас хотят уничтожить, мы должны сражаться, чтобы спасти и защитить наши дома и наших родных. Хотя объективно получалось так, что спасали заодно и политбюро, и товарища Сталина, и НКВД, и колхозы, и ГУЛАГ.