Лев Рубинштейн - Что слышно [сборник]

Отдельные речевые проявления некоторых из этих людей страшно теребят воображение. Как ни пытаешься хотя бы скупыми мазками обозначить их прошлое, ни черта путного не выходит. Откуда они? Кто они? Куда их гонят? Кто из них Барон, а кто – Актер? Но даже смутная перспектива познакомиться с ними поближе начисто блокируется слишком уж сильным обонятельным впечатлением, производимым большинством из них. Это сильнее самого отчаянного любопытства и даже желания чем-нибудь помочь. Сам знаю, что говорить так низко, политически некорректно и недостойно интеллигентного человека, но это так.

А у буфетной стойки на Курском вокзале стоял бомж и пытался выклянчить у буфетчицы стакан чаю. Видимо, он подходил уже не в первый раз, потому что буфетчица сразу же заорала: “Уйди отсюда! Уйди, я говорю! Уйди, а то сейчас милицию вызову!” Тогда бродяга повернулся лицом к очереди, развел руками и сказал: “Нонсенс!”

А знакомая девушка рассказывала, каких двух персонажей наблюдала она во дворе собственного дома около мусорного контейнера. Роясь в этом самом контейнере, они о чем-то горячо и, как ей показалось вначале, довольно агрессивно спорили – из-за пустой ли бутылки, из-за выброшенной ли кем-то меховой шапки. Так нет же. Когда она чуть прислушалась, до нее стали долетать такие слова, как “Бахтин”, “полифонизм” или “помните, в Пушкинской речи?”. Никакого сомнения не было в том, что речь шла о Достоевском.

У моего товарища есть дом в деревне, где он проводит значительную часть года. В течение довольно долгого времени, рассказал он мне однажды, он каждое утро наблюдал в окне одну и ту же сцену. Когда колхозное стадо проходило мимо его двора, из калитки со звонким лаем выскакивал его приблудный бобик и немедленно пристраивался впереди стада, как бы ведя его за собой. Через какое-то время дорога раздваивалась, стадо, ведомое пастухом, устремлялось по левой дороге, а пес, ослепленный своей путеводной миссией, некоторое время бодро бежал по правой. В какой-то момент он оглядывался, растерянно обнаруживал, что стадо пошло куда-то не туда, и довольно долго и довольно склочно облаивал выбравших неправильный путь коров, призывая их к порядку. Коровы же, устремленные в сторону вожделенной клеверной полянки, самым обидным образом игнорировали его инвективы – ни одна даже не поворачивала голову в его сторону. Утомившись от своей шумной, но бесплодной агитации, пес на короткое время погружался в глубокую задумчивость. После чего, приняв стратегическое решение, он шустрым галопом нагонял неблагодарное стадо и снова пристраивался впереди. И так бежал до самого конца. Это повторялось ежедневно, пока пес не состарился и не почил в окружении своих близких.

“Это смешно, – сказал я, – а к чему ты это вдруг?”

“А я это вспоминаю всякий раз, – сказал мой товарищ, – когда слышу о том, что Россия создана для того, чтобы указывать светлый путь всему человечеству. Именно поэтому, чтобы ты знал, ее ненавидят, боятся и стараются от нее избавиться. Или хотя бы расчленить и превратить в сырьевую колонию. А слышу я об этом в последнее время все чаще и чаще. А еще мы все время всех спасаем – надо, не надо…”

“А вот про это, – говорю я, – у меня тоже есть своя история. И тоже, кстати, не без участия собаки. Сам был свидетелем”.

Подмосковье. Жаркий летний день. Заваленный пластиковыми бутылками и разнообразно раздетой публикой пляж на берегу дачного пруда. Все как обычно: волейбол, пивко, брызги, визги, дети, собаки. Среди собак выделяется огромный черный ньюфаундленд. Его еще называют водолазом. Это который специализируется на спасении утопающих.

Так вот. Сидит эта громадная, но вполне на вид мирная и благожелательная зверюга на берегу пруда, в сомнительных водах которого повизгивают да пофыркивают резвящиеся дачники, и со сдержанной плотоядностью вглядывается в даль. И вдруг, уловив неведомо какой тайный знак, она срывается с места, подняв нешуточную волну, плюхается в воду и с крейсерской скоростью устремляется в сторону отдельно взятого купальщика средних лет, беспечно плещущегося в мутной воде и флегматично поплевывающего кокетливыми китовыми фонтанчиками. Когда же эта жертва насильственного спасения увидела рядом с собой огромную мокрую башку черного левиафана, чьи намерения угадать было непросто, она, то есть он испустил страшный предсмертный вопль и изготовился, кажется, тонуть по-настоящему. В это время хозяйка водолаза металась по берегу и благим матом орала: “Джек, ко мне!”