Анна Берсенева - Коктейльные вечеринки

– И кстати, Маша, перекинь мне базу селебритиз, – тем же тоном, каким только что разговаривала с техником, сказала Анюта. – Теперь я буду ими заниматься.

– Да? – хмыкнула Маша. – С какой это стати?

– Олег Антонович мне поручил. Можешь сама у него спросить, если есть желание.

Желания такого Маша не испытывала – все и так было ясно. Торжествующий блеск Анютиных глаз был выразительнее, чем нарочитая небрежность тона, которым она отдавала распоряжения.

Случись такое неделю назад, неизвестно, как Маша себя повела бы. Может, в самом деле отправилась бы к боссу доказывать, что это ее проект, который она никому не отдаст. И уж точно поискала бы правильные слова для этой самозваной начальницы, и точно их нашла бы. Теперь же она только плечами пожала, и единственное слово, которое всплыло у нее в сознании, снова было Верино «незатейливо».

Незатейливо обвел ее Ананьев вокруг пальца своей липовой доверительностью, незатейливо передал плоды ее трудов черт знает кому… Реагировать на незатейливость Маше не то что не хотелось – это было просто невозможно. Стало для нее невозможно, а почему, не объяснить.

Отправив Анюте все файлы, связанные со знаменитостями, из своего компьютера она их тут же вычистила. Один файл почему-то открылся прежде чем улететь, и профиль Крастилевского мелькнул перед ней. Должно было быть больно увидеть его. Но не было.

Сезон отпусков еще не закончился, продажи шли ни шатко ни валко, форсировать их пока не стоило, и работы поэтому толком не было. Маша листала Инстаграм – ее лента состояла из ерундовой ерунды, она только теперь это заметила, – смотрела на Ютюбе какие-то ролики, не понимая, про что они, а главное, зачем она их смотрит.

Самое правильное было бы, конечно, смыться с работы, и в прежние времена она смылась бы обязательно, однако делать это при дуре Анюте не хотелось, и, не переставая удивляться своей рассудительности, Маша досидела до конца рабочего дня.

Но идти куда-нибудь, делать что-нибудь, общаться с кем-нибудь – нет, на это ни рассудительности у нее не хватало, ни желания. Морозовский дом был единственным местом, куда ее тянуло, только в его мансарде она и могла сейчас находиться, чувствуя себя в безопасности. Хотя кто ей угрожает вообще-то? Да никто же.

Телефон зазвонил, когда Маша уже шла по улице Поленова к дому. Это не мог быть Крастилевский, но пока она искала телефон в рюкзаке, перед глазами у нее плясали бешеные пятна.

Звонила мама.

– Марусенька, а я знаешь где? – сказала она. И прежде чем Маша успела спросить, где же, сама ответила: – В Домодедове!

– Ничего себе! – Пятна сразу развеялись. – А почему не предупредила, что прилетаешь?

– Ой, так неожиданно вышло! Сможешь сейчас подъехать? Повидались бы.

– Куда подъехать? – не поняла Маша.

– В Домодедово, говорю же. У нас четыре часа между рейсами.

– Так ты не… – начала было Маша. Но сообразила, что все вопросы лучше будет задать при встрече, и поспешно сказала: – Сейчас посмотрю, чем быстрее добраться, мам. Еду!

На ходу глядя в айфон, она выяснила, что быстрее будет сразу взять такси, чем сначала добираться до Павелецкой, а потом ехать аэроэкспрессом до Домодедова. Хорошо, что на карточке еще остались деньги, не всегда так бывало перед зарплатой, хорошо, что дороги оказались желтые, а не красные – хоть в чем-то должно же везти!

Мама ожидала у табло с расписанием вылетов. Вид ее показался Маше каким-то необычным, но может, это просто потому, что они давно не виделись.

Пока училась в вышке, Маша ездила домой на зимние каникулы. Холодно в Норильске зимой, конечно, но, во-первых, она привыкла, а во-вторых, на время каникул летних устраивалась на какие-нибудь работы, поэтому ездить домой не получалось.

Мама прилетала к ней два или три раза, но всегда ненадолго – говорила, в Москве ей не по себе, и Маша видела, что это в самом деле так. Сначала она пыталась понять, за что мама могла бы полюбить Москву, показывала ей то Третьяковку, то парк Горького, брала билеты в Большой театр и подумывала даже, не сводить ли в Мавзолей, мало ли, вдруг ей именно это и нужно, но потом поняла, что не нужно ничего. Москва сразу оказалась для мамы слишком большим, слишком людным и совершенно чужим городом, таким и осталась, и «не по себе» было мягко сказано. Что ж, Маша еще ребенком поняла, как сильно различаются их стремления, и ни удивления, ни особого расстройства поэтому не испытала.

– Господи, какая же ты худенькая! – воскликнула мама, обнимая ее. – В чем душа держится!