Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Я слушал длинные гудки и продолжал свой немой диалог с ней, всё ещё не переставая вертеть в уме разлинованный на чёрное и белое листок бумаги, в сомнениях бессознательно, то загибая его края, то вновь выпрямляя:

– Жизнь для женщины должна быть танцем, в котором её ведёт партнёр. Я знаю здесь ты саркастично улыбнёшься: «Смотря куда». Он должен видеть «куда», он должен чувствовать «когда», ей достаточно только знать «зачем». Чувствуешь ли то, что я чувствую? Я был консервой раньше, маринованной банкой эмоций. Сейчас я стал другим, то есть собой. Я могу плакать, могу смеяться, могу любить так, как мне хочется, так, как мне ещё не приходилось. Теперь только три вещи меня в тебе интересуют: ты-вчера, ты-сегодня, ты-завтра.

– Раньше ты была млекопитающим, ты питала меня молоком своей любви. Что случилось, всё чаще ты напоминаешь мне земноводное, у которого вместо сердца бьётся холодная жаба.

Алиса в это время сидела в кино. Нужно было написать статью об одном режиссёре. Фильм в целом был неплохой, постель, которая сейчас застелила экран, ужасна. Постельные сцены в отечестве, как не умели снимать, так и не научились, видимо, это уже в генах: «Как так можно снимать, сам-то он спит с кем-нибудь?» – подумала Алиса о режиссёре и вспомнила свои трогательные ночи с Максимом. Сейчас всё у них было иначе. Что-то необратимо менялось в них. Она вглядывалась в экран и видела только одно – как он засовывал ей свои пальцы в прекрасный рот, будто хотел помочь выйти всем стонам любви, она обсасывала его кожу своим любопытством, ощущая, какое-то младенческое удовольствие, но сейчас её тянуло блевать, ей хотелось выплюнуть всё, что накопилось, избавиться от противного.

– А что мне нужно когда я возвращаюсь домой? – спросил я сам себя вслух, когда завёл машину. Про себя ответил: «Мне нужно всего-то чтобы никто не трогал, когда я уставший еду домой, не важно откуда, из театра, с рыбалки, с того света, с работы. Когда я открою дверь, вытесню пустоту из дома, по крайней мере ей уже не будет там так вольготно. Она может даже остаться, мне нужно самую малости, чтобы меня не трогала ни она, ни кто-то ещё, я поставлю диск, пусть это будет симфония, выстраданная каким-нибудь пианистом. Тот расстарался, вправил всем мозги своим идеальным слухом, на листьях оставил автограф нотами, чтоб я под неё, под музыку, чай на кухне или коньяк влил в себя (за рулём я потягивал её вместо того самого коньяка). Пусть раскинет ляжки диван, журнал раскроет глаза, телевизор переключит программу на футбол, в то время когда композитору уже надоест дирижировать, надоест первая скрипка. Вторая, сколько у него уже их было, он слышит, как цветы поклонницы ему снова тащат, измученный смотрит душой на орган (но думает о своём), я буду лежать и думать, нужно всего-то чтобы никто не трогал, никто не умеет дотрагиваться так, как ты.

Дурацкая привычка выпить бутылочку в салоне машины на месте парковки у дома. Кинул пустую тару в мусорный бак.

Я открыл дверь ключом, вошёл, жена была дома, но встретила как обычно молча, с полотенцем быта в руках. Поцеловал её, разулся, разделся, проник в гостиную, лёг на диван, открыл журнал. Какое-то недовольство витало в воздухе, потом зашёл сам источник. Марина была разочарована, будто приревновала меня к журналу. Я это чувствовал. Поэтому решил её вовлечь тоже.

– Послушай, что здесь пишут:

«Один человек не спал с женщиной три года и несколько месяцев, но однажды всё как-будто бы срослось, он встретил её красивую, интеллигентную. Прелюдия, каждый день не дальше прелюдии, три года и несколько месяцев. Он забыл, как это делается».

Марина даже не улыбнулась. Ушла. Потом снова вернулась:

– Есть будешь?

– Нет.

– Так и будешь читать?

– Да, так и буду, лёжа.

«Может, цветов ей надо было купить. Сколько раз собирался, забывал. Что с ними, с женщинами происходит? Без цветов они гибнут, цветы нужны как воздух, поэтому они любят их так нюхать».

Я оделся вновь, когда она уже легла в кровать, зажгла бра и тупила на пару с теликом.

– Ты далеко собрался? – услышал я, когда дверь уже закрылась. За меня проскрипел ключ:

– Я скоро.

Вышел на улицу. Там было просторно и темно. Блестящий пейзаж города прятался за фонарный столб, я пытался смотреть много дальше, но тщетно. Фонарь возомнил из себя ось земли, он ронял всхлипы света, потемневший со временем, всаженный в грудь тротуара шампур. Земля остывала на медленном мрачном костре луны. Кто-то медленно крутит, но мясо сырое, оно ещё не готово к восстанию, плоть проткнули сомнения. Посмотрел на часы, «время офонарело», увидел я только блеск фонаря на стекляшке часов. Через несколько секунд я уже был в самом эпицентре его света, поднял глаза на столб. Позвоночник железный ссутулился, лампочка теплилась. Вот он – фонарь, затмивший не только реальность, но даже воображение, «иногда чей-то силуэт, заслоняет целую жизнь, вонзаясь в самое сердце», – подумал я снова о супруге, прошёл мимо бетонной железяки и уже наблюдал только свою тень на асфальте, которую я быстро догонял, наконец, догнал. «Вот и славно, вышел из себя ненадолго, вспомнил я недавнюю ссору, и снова в себя пришёл».