Роушин Мини - Лучшая неделя Мэй

Филип никогда не проявлял эмоции, даже когда Мэй и мальчики были маленькими. Это к маме они всегда бежали с расцарапанными коленками и с обидами, а к папе никогда. Но, справедливости ради, наверное, так во всех семьях. Наверное, из двух родителей мама всегда мягче. Филип же всегда сохранял самообладание – одного его резкого слова было достаточно, чтобы дети послушались.

Сколько помнила Мэй, он никогда не смеялся от души – максимум, на что можно было рассчитывать, это короткая усмешка. Мэй было интересно, каким он был в молодости, когда познакомился с Эйдин на свадьбе ее лучшей подруги и своего двоюродного брата. Мэй очень хотела бы посмотреть на отца тогдашнего – должно быть, он был очень счастлив, когда молоденькая темноволосая подружка невесты согласилась пойти с ним на свидание.

У Мэй не было никаких сомнений в том, что он любил маму. Они были вместе почти сорок лет, и, несмотря на тяжелый характер Филипа, Мэй не могла вспомнить случая, чтобы он и Эйдин серьезно поругались. Эйдин всегда знала, как с ним себя вести, как сглаживать его выпады.

А после ее смерти Филип изменился до неузнаваемости. Он ужасно постарел, с пугающей скоростью превратился в старика. Уставшего, капризного старика.

Он не хотел переезжать к ней, в этот дом, не хотел жить с Мэй. Он этого не скрывал, жил один, и это их очень пугало: он почти спалил свой дом, почти сломал бедро, почти отравился газом – и все это случилось одно за другим. В конце концов даже он понял, что не может больше жить самостоятельно, и Мэй собрала его вещи, хотя он настаивал на том, что хочет переехать в дом престарелых и что Мэй не нужно перевозить его к себе.

Но одна только мысль о том, что он будет сидеть в кресле в окружении таких же стариков и ждать смерти, была ужасна.

– Папа, я буду счастлива, если мы будем жить вместе, правда, – сказала она ему, надеясь, что для него это прозвучало убедительнее, чем для нее самой, а он в ответ ворчал, тряс головой и угрюмо сидел на заднем сиденье машины Катала всю дорогу, пока они ехали к дому Мэй.

Идея взять на работу Пэм принадлежала ему. Это он предложил оплачивать услуги человека, который будет за ним присматривать, пока Мэй нет дома.

– Это снимет с тебя нагрузку.

Он с вызовом посмотрел на Мэй, и она, хорошо его зная, не стала предлагать ему разделить эти расходы. Он мог их себе позволить, получив за Эйдин приличную выплату по договору страхования жизни, а еще у него была пенсия, и он получал деньги за сданный в аренду дом.

Дом не был выставлен на продажу – тут Филип был непреклонен.

– Это твое наследство, твое и мальчиков, – заявил он, после чего Мэй договорилась о сдаче дома с одним из агентств Килпатрика, занимавшихся недвижимостью. Когда Мэй сообщили о том, что дом сдан на длительный срок, она перестала появляться в том районе, избегала встреч с бывшими соседями, когда выгуливала собак, не хотела видеть, как чья-то чужая машина стоит припаркованная у ворот их дома.

Соседи, жившие рядом с домом родителей, предложили свои услуги в уходе за травой – они были готовы ее подстригать, чтобы участок не стал похожим на обычный заброшенный клочок земли вокруг дома, сданного в аренду, о котором никто не заботится…

В прихожей зазвонил телефон, и Мэй пошла, чтобы ответить на звонок.

– Алло?

– Мэй, это Пэм. – Она говорила быстро. – Извини, что я не связалась с тобой раньше.

– Ничего страшного, все в порядке, я сама собиралась позвонить тебе. Джек сегодня разговаривал с папой, но…

– Он звонил? Когда?

Значит, Пэм не в курсе? Разве она сейчас не дома?

– Э-э-э, примерно час назад. – Мэй помолчала, потом спросила: – Пэм, у тебя все хорошо?

Последовало долгое молчание, а после, когда Мэй уже собиралась продолжить разговор, Пэм ответила неожиданно слабым и дрожащим голосом:

– Нет, Мэй, у меня все плохо.

Он перенес букеты цветов назад в магазин, а после закатил внутрь подставки, на которых цветы стояли на витрине. Солнце уже село, но воздух оставался очень тяжелым. Он перевернул табличку на двери, теперь там вместо « Входите, мы открыты » можно было прочесть « Извините, мы закрыты ». Он был рад, что долгий двенадцатичасовой день подошел к концу.

Бернард взял с прилавка свою сумку, вышел на улицу и плотно закрыл за собой дверь.

В тот момент, когда он вставлял ключ в замочную скважину, кто-то положил руку ему на плечо.

– Попался, – произнес чей-то голос.

Она сидела на краю кровати и гладила волосы своей дочери. Лючия спала, как обычно, лежа на животе, ее лицо было повернуто к матери, а руки раскиданы по сторонам. Ее дыхание было частым, а на щеках играл легкий румянец. Рот был немного приоткрыт, так что виднелись кончики крошечных зубов.