Соня Фрейм - Опасный возраст

— Ну ты даешь, — тихо присвистнул он.

Мы столкнулись в туалете. Я мыл руки, а он стоял у окна и, как обычно, разглядывал меня с этим выражением особого интереса на лице. Недоуменно покосившись на его долговязую фигуру, я задался про себя вопросом: что ему постоянно нужно от меня?

— Ты — странный человек, Сергей. Не дурак. Совсем не дурак. Но ведешь себя как изгой. Между прочим, до недавнего времени ты имел все шансы заобщаться с нормальными людьми.

— Тебе что-то нужно?

— Посмотри на себя, — вкрадчиво продолжил Ян, и я невольно перевел взгляд на свое отражение. — Ты вроде постоянно тыкаешь нам, что внешний вид для нас — все. Атрибутика, мол, понты… Такой тонкий, блин, анализ. А сам… ты сам разве не стараешься подчеркнуть этим свою… индивидуальность?

На меня глядел бледный парень с парой крупных ссадин на лице, зашитой бровью и обветренными губами. Глаза были матовыми и непроницаемыми, а из-за впалых скул я казался голодным и злым.

— Носишь только черное, ходишь с подчеркнутой резкостью. Твой плеер забит адским металлом, и, спорим, ты хочешь себе татуху с черепом. Ты и так пугаешь людей. Если мы выглядим как понторезы, то ты — как конченый дебил. Тебе только осталось приклеить на лоб перечеркнутый знак «Стоп!».

Я повернулся и равнодушно оглядел Яна с головы до ног. Он был высоким, тощим, с торчащими кривоватыми ушами. Очень плохая, жирная кожа, она блестела даже в темноте. Рыжеватый ежик он пытался уложить в какое-то подобие прически, но выглядел как большинство парней в нашей школе, злоупотребляющих гелем для волос.

— Почему ты постоянно на меня смотришь? — спросил я. — Я замечаю твое внимание ко мне везде. Тебе хочется поговорить со мной.

— И что с того? Я люблю общаться с разными людьми, — не понял он.

— Но тебе нравится говорить со мной. Потому что ты чувствуешь во мне равного по интеллекту.

По его лицу пробежала молния растерянности, но Ян быстро вернул себе свой привычный саркастичный вид.

— Ну я же сказал, что ты не дурак. Эй, Серый, я хочу помочь тебе, правда. Я вижу, что ты мог бы быть другим. Не как Саша.

Его имя прозвучало как скрытый намек.

— Я с собой как-нибудь сживусь, спасибо.

— Подожди.

Я замер. Полуденный свет плескался на белом кафеле, и от этого в туалете все словно переливалось.

— Это правда, что все говорят?

— Что именно? — Терпение уже кончалось, но Ян словно не замечал моего раздражения.

— Что несколько лет назад тебя чуть не исключили? Что ты парня одного чуть до смерти не забил?

Я скользнул по нему равнодушным взглядом, а Ян выглядел даже слегка взволнованным: рот был приоткрыт, а в глазах что-то сверкало.

— Отвали от меня, Ян.

Когда мне было двенадцать, я действительно очень сильно избил одного знакомого. Тогда вещи воспринимались острее и любой поступок казался фатальным. Я жил в мире необратимых явлений, где все случалось раз и навсегда.

Мне никогда не хотелось причинять людям боль. Но в критические моменты я чувствовал необходимость врезать. Мне казалось, что удар по морде — это самое емкое объяснение, когда слова кончаются.

Это была дурацкая история о предательстве. Для меня многое значат отношения с другими людьми, если они все-таки задерживаются в моей жизни. Потому что их всегда мало.

С тем парнем, мне казалось, нам удалось подружиться. У нас были общие интересы, еще что-то…

Как ни странно, то, что тогда причинило мне большую боль, с годами размылось настолько, что уже невозможно было вспомнить истинную причину разлада.

Помню только, что он рассказывал всем подряд то, что я доверил ему: мои мечты и страхи. В двенадцать лет любая откровенность с другими людьми вдруг обретает оттенок интимности. Поэтому доверие является высшей ценностью.

Он посмеивался над моей чрезмерной серьезностью и говорил, что я маньяк. Сейчас это кажется мне комичным. Но тогда истинный вес слов преувеличивался, все казалось больше и страшнее.

И мы, разумеется, подрались. Помню привкус белого снега на губах, а также голубое небо, в котором дрожали грани хрусталя. Мириады бликов на снегу, день чистого волшебства и диссонирующий с этим эпизод недетской драки. Мы остервенело колошматили друг друга руками и ногами, а другие улюлюкали и делали ставки.

На самом деле все вранье, что я избил этого придурка до полусмерти. Мы наваляли друг другу в равной степени, просто он поскользнулся и упал головой на бордюр, который под слоем снега было сложно различить, и потерял сознание. Он остался жив, просто перевелся из нашей школы по каким-то своим причинам. Но людская память — такая вещь, которая никогда не выпускает из себя воспоминание, не подкорректировав его в чью-то пользу. Иногда это происходит непроизвольно, а порой — умышленно.