Пенелопа Фицджеральд - В открытом море

Марта знала, что если повезет, то полицейский катер еще вполне может стоять возле баржи «Блуберд», и она шепотом пояснила Генриху:

– Понимаешь, полицейские обычно заезжают за сиделками, которым в ночную смену выходить, и подвозят их в госпиталь.

– В Вене никогда бы такое не разрешили.

– У нас это тоже запрещено.

И оба бегом бросились к барже «Блуберд», пришвартованной в центральной части Баттерси-Рич. На барже, как всегда, играла громкая веселая музыка – на это, кстати, постоянно жаловались жители соседних домов, – эхо которой разносилось не только по всему причалу, но на несколько миль окрест. А рядом с баржой действительно стоял быстроходный полицейский катер.

Вот так Ричарда в полумертвом состоянии и доставили в травматологическое отделение госпиталя «Ватерлоо», поместив в мужскую палату. Когда молодая послушница с «Блуберд», дежурившая в тот день, вошла в палату, намереваясь сделать Ричарду укол, чтобы помочь ему уснуть, он слабым голосом спросил:

– Вы ведь, кажется, мисс Джексон? – Ричард давно уже приучил себя непременно узнавать любого, кто либо служил под его началом, либо тем или иным образом ему помог. А эта мисс Джексон очень помогла ему с Уиллисом. Но попытка Ричарда сесть прямо и изобразить некое подобие вежливого поклона привела к тому, что обломок ребра снова воткнулся ему в легкое, нанеся еще более серьезные повреждения.

Его снова перебинтовали, сделали укол, и до утра он забылся тревожным сном.

Утро, долгое бесцветное больничное утро, тянулось невероятно долго, прерываемое лишь визитами медсестер, уборщиц и прочих представительниц младшего персонала, которых точно магнитом тянуло в ту палату, где каждую с неизменной мрачноватой корректностью приветствовал «ужасно милый и симпатичный» мистер Блейк, испытывавший при этом, кстати сказать, довольно сильную боль. Сиделки-послушницы в один голос твердили, что он должен помнить: с каждой минутой ему будет становиться чуточку легче, а старшая медсестра строго его предупредила, чтобы он ни в коем случае не шевелился, не делал ни малейших усилий и не пытался хоть что-нибудь самостоятельно взять в рот.

– Боюсь, я причиняю вам слишком много беспокойства, – попытался как-то защитить свои права Ричард.

– И говорить вам тоже нельзя, – последовал мгновенный ответ.

Но когда Ричарда, наконец, оставили в покое, мысли его стали постепенно проясняться, и он начал размышлять, сопоставляя факты. Он вспомнил, как упал, как палуба словно рванулась ему навстречу и с силой его ударила, и это навеяло полузабытое ощущение – хотя как раз тогда подобного ощущения у него практически не возникло – последнего мгновения перед тем, как в «Ланарк» угодила торпеда. Вспомнил Ричард и тот тяжелый гаечный ключ, а потом догадался, что именно этим ключом ему и нанесли удар в голову, заставивший рухнуть на палубу так «удачно», что теперь все его тело обмотано бинтами и ноет от боли. Он понимал, что между этими разрозненными мыслями, безусловно, есть некая связь, и ему казалось, что он гораздо быстрее пошел бы на поправку, если б смог с уверенностью сказать, в чем смысл столь странных воспоминаний.

Затем он по мере возможностей постарался вспомнить, не осталось ли у него на работе чего-то недоделанного, скажем, каких-то срочных писем, на которые он так и не успел ответить; это была весьма мужественная попытка, однако успехом она не увенчалась, и Ричард позволил своим мыслям вернуться к Ненне. Вчера – а может, позавчера или даже третьего дня? – он первым поднялся по трапу на палубу «Лорда Джима», однако в каюту первой вошла Ненна. Стоило ему это вспомнить, и он сразу почувствовал себя немного счастливей, а затем его и вовсе охватил глубокий покой. Скорее всего, было просто совпадением, что Ненна надела точно такую же, как у Лоры, синюю шерстяную матросскую фуфайку «гернси», и он знал, как вслепую расстегнуть ворот этой фуфайки, чтобы ее снять. А в целом по поводу того, что между ними произошло, Ричард не испытывал не только ни малейшего разочарования, но и, безусловно, никаких сожалений. И в итоге пришел к выводу, что это был не только один из лучших поступков в его жизни, но и единственно возможный.

Уже ближе к полудню к Ричарду заглянул, совершая обход, молодой дежурный врач и сказал, что разговаривать ему ни в коем случае нельзя, так что пусть он отвечает на вопросы с помощью самых простых жестов.

– Ничего, скоро мы вас подлечим, выпишем, – бодро пообещал врач, – и вы снова сможете сколько угодно гонять на своем четырехколесном друге. – Видимо, этот юный человек, менее внимательный, чем сиделки, ошибочно принял Ричарда за другого пациента, весьма, кстати, сварливого, который был хозяином гаража.