Владимир Максимов - Живая душа

Частенько бот возвращался пустым. И в глубине души я радовался этому. Жаль мне было этих симпатичных животинок с такими умными, печальными, навыкате, глазами. Да и оправдана ли смерть любого живого существа даже ради самых высоких целей?..

Когда же Ренат добывал котика, я брал у него шприцем для опытов из вены ласты кровь. А затем Агадулин приступал к разделке туши или тушки (вес самца может быть 200 килограмм, самки – 50) на палубе, что обычно вызывало всеобщий оживляж. Ибо уже после месяца пребывания в море у многих стали кровоточить дёсны. Несмотря на то что морозильные камеры в трюмах были забиты «первосортной австралийской бараниной», которая почему-то не только пахла мылом, но ещё и была совершенно безвкусной. Мясо же котика, хотя и становилось после варки чёрным, имея неприглядный вид, но зато мылом не воняло и поедалось всеми, несмотря на своеобразный вкус, с отменным аппетитом. Видимо, неосознанно чувствовал организм, что ему не хватает каких-то там микроэлементов и витаминов, наличествующих в свежем мясе.

Погода по-прежнему стояла хорошая: солнечная, ласково-тёплая. Штормило редко и совсем не верилось, что наступил ноябрь.

К середине месяца мы, исчертив галсами часть Тихого океана, от Японии до южной оконечности Камчатского полуострова, должны были зайти в Петропавловск для заправки судна водой. Ибо «пустой барабан» в штормовой период в Тихом океане и Беринговом море, – как неоднократно повторял капитан начальнику рейса, – «который даже при небольшом волнении может сделать оверкиль, ни мне, ни вам, как я понимаю, совсем не нужен».

– Вы, Николюк, отвечаете за научную программу, а я за безопасность судна и людей. И это куда важнее. Ничего за три дня с вашей программой не случится, тем более что заход в Петропавловск-Камчатский у меня значится в рейсовом задании и заранее запланирован в период с десятого по пятнадцатое ноября.

Этим обычно и пресекались слабые доводы Николюка о том, что «надо бы ещё немного погалсовать в таком-то секторе». Капитан приступал к своим делам, а Николюк, раздражённый тем, что последнее слово опять не за ним, возвращался с мостика в каюту.

Теперь, когда судно шло на запад, мы могли какое-то время видеть едва различимые контуры камчатских вулканов, покрытых снегом. Когда же поворачивали на восток, очертание желанной суши медленно истаивало и совсем исчезало из виду. И вновь со всех сторон нас окружал ленивый и, казалось, безразличный ко всему живому, Тихий океан…

А проснувшись однажды утром, прямо по курсу я увидел три вздымающихся из воды скалы в виде высоких столбов, прикрывающие вход в Авачинскую губу, в которой и распложен такой удобный для судов порт Петропавловска-Камчатского.

С берега тянуло свежим морозным ветром, а склон видимой нам стороны далёкого вулкана со срезанной вершиной был покрыт искрящимся белым снегом. Вулкан этот был гораздо больше Тяти, уже виданного нами на острове Кунашир.

– Последнее извержение этого вулкана, – просветил меня наш судовой метеоролог, когда мы стояли у острова, – произошло, представляешь, в 1812 году, когда Наполеон вторгся в Россию! Не зная, видимо, не понимая её бескрайности…

Об Авачинской же сопке, возвышающейся, казалось, сразу за последними домами города, рассказать было некому. Поэтому я просто стоял на палубе, с удовольствием вдыхал морозный сухой воздух и любовался городом, который был невелик. Расположен он был на склонах гор ярусами и от мостовых до крыш весь утопал в снегах. Таких пушистых и белых, что издали они казались невесомыми.

Холод на берегу стал ощутимее. Но по-прежнему так было хорошо вдыхать чистейший, бодрящий свежий воздух! А какое наслаждение было ходить по нераскачивающимся под ногами улицам города и любоваться курящимся кратером вулкана, чем-то напоминающего величественную египетскую пирамиду с идеально ровными снежными сторонами…

Наслаждаясь ходьбой, я зашёл на петропавловский, с четырьмя белыми колоннами, главпочтамт и, предъявив паспорт в окошечке выдачи корреспонденции «до востребования», получил посылку от мамы и письмо от Галины.

Попросив девушку в окошке выдачи оставить пока посылку у себя, чтобы не таскаться с ней по городу, я отошел в сторонку и у окна, присев на широкий низкий подоконник с видом на бухту со множеством различного калибра судов и кораблей в ней, на сероватую сталь вод, прочёл письмо.

«Привет. Из твоей телеграммы (Радист пересылал наши радиограммы “на базу” – во Владивосток, а оттуда они, уже телеграммами, доходили до адресата.) узнала, что ты будешь где-то в середине ноября в Петропавловске (Эко, куда тебя занесло!) – вот и решила написать. Порадовать, так сказать, письмецом. Или не порадовать?