Владимир Максимов - Живая душа

Кристина-то осталась в своем родном, привычном нам, хотя и сумасшедшем, двадцатом веке.

Под мерное, негромкое и успокаивающее журчание воды так очищающе скорбно и хорошо думалось. И странник-ветер уже в конце лета, как и в его начале, снова был такой хороший, будто нашептывающий что-то о дальних-дальних неведомых странах и странствиях в кругу друзей. О том, что с нами было и что с нами будет. Я будто бы даже ощущал в нем какие-то отголоски своего словно вдруг вернувшегося, такого далекого теперь уже детства. И я, теперешний, веду себя, пятилетнего, белобрысого мальчика по берегу этой реки.

Вот так же очень-очень давно где-то пахло водой и дым далекого костра под звездным небом в дальнем конце поля тревожил первобытные чувства ребенка – неосознанную тревогу перед необъяснимостью и необъятностью мира. Перед множеством иных его неразрешимых загадок, из которых самой неразрешимой, – ибо «тайна сия велика есть» – является все-таки смерть.

Я понимаю, что к потерям очень близких людей привыкнуть до конца невозможно, как невозможно привыкнуть, скажем, к потере собственной руки, которая все равно потом еще очень долго и болит и зудит, пусть даже только во сне. С потерей можно лишь смириться, пытаясь идти по жизни и дальше смело и легко, как это умела делать Кристина…

Но я не уверен, что я так могу…

Новый порыв веселого, с осенним ностальгическим настроением ветерка взрябил речную темную воду, взъерошив мои волосы и взволновав кроны высоких тополей, с которых уже полетели первые, обезумевшие от восторга свободы, желтые жесткие листья.

вытянули из памяти эти первые листья строфу стихотворения, проклюнувшегося когда-то здесь же, у этой реки.

И тогда я вновь поддался посулам гуляки ветра и решил, что этой осенью должно непременно случиться что-то хорошее, потому что «план» по несчастьям мы с Наташкой, похоже, перевыполнили уже на много-много лет вперед. Но эту мысль о том, что все вновь будет хорошо, как нереальную, да еще из суеверного страха, я отогнал от себя, припомнив свои давнишние загады и ощущения об этом уже почти минувшем лете. Тем не менее вдруг осознав, что все-таки что-то хорошее произошло и в оном. Хотя бы то, что у моей племянницы Маняшки, а ныне уже, несомненно, Марии, недавно родился ребятенок, которого назвали Дмитрием. И этот оручий Дмитрий Юрьевич, названный так в честь нашего с Натальей сына, почти ровесника Маши, с которым она всегда была очень дружна, вот уже больше месяца оглашает неведомый для него мир своим звонким голосом, требуя к себе постоянного внимания и тепла.

А еще в последних числах августа вышла моя новая книга «Сестра моя осень…», где есть и такие строки: «Осень платит золотой монетой за безумства прожитого лета…»

Да, что-то хорошее случилось и в это лето. Но все-таки загадывать наперед я больше ничего не хочу. Поскольку сказано уже много веков назад: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы». И пусть не превысят ежедневные заботы или страдания силы человеческие, когда единственной утешительной мыслью становится мысль о неизбежности смерти как желанном и единственном успокоительном лекарстве от всех болезней и тревог.

Я даже как будто вспомнил в этот миг подобное свое состояние, когда однажды, поднимаясь по лестнице на второй этаж, к двери своей квартиры, вдруг почувствовал тысячелетнюю усталость (словно вся скорбь веков надавила мне на плечи, едва не расплющив меня) и ясно понял, почему бы не хотел дожить до такого почтенного возраста.

И еще я понял в тот момент, что если человек сам себе не поможет – ему уже никто никогда не сможет помочь.

Я начал писать этот рассказ, а вернее – записывать свои ощущения, когда Кристины не было в этом мире один только день…

Потом, в повседневной своей суете, дни замелькали подобно осенней листве, срываемой с деревьев ветром, как листки календаря. И незаметно минул год. Год без Кристины. И частенько знакомые, о чем-то вспоминая, стали уже говорить: «Помнить, это было в то тридевятое лето…».

Да, это было в том тридевятом июле в предпоследнее лето двадцатого века и последнее для Кристины. А потом тридевятый декабрь сменился январем с тремя нолями и цифрой два перед ними. И что казалось непредставимым, становилось обыденным – дальнейшая жизнь без Кристины.