Сергей Лебедев - Гусь Фриц

Единственный мальчик, Андреас, поименованный в честь съеденного брата, принесенный в искупительный дар Андреасу – Соленому Мичману, отданный на откуп судьбе. Однако судьба будто не приняла жертвы; слишком очевидным и простым было намерение Бальтазара: заместить одну жизнь другой, посвятить сына памяти брата.

Бальтазар боялся, что мальчик погибнет во младенчестве. Ему всюду чудились опасности – в речном неглубоком омутке, в невысоких перилах, в узостях переулков, откуда может вылететь карета, подгоняемая лихим возницей. Однако Андреас рос ясно и прямо, не испытывая свойственного многим детям желания познать границы жизни, натуралистически понять, что есть смерть.

Он легко учился и далеко опережал сверстников. Прекрасно считал, был усерден в чистописании, хорошо рисовал, – живущая во Вдовьем доме дама, в молодости бравшая уроки живописи у итальянского педагога, научила Андреаса маслу и акварели; но еще лучше – чертил, ибо абстрактные фигуры занимали его ум больше конкретных вещей. Собственно, его в жизни воодушевляли, волновали предметы, порожденные инженерным гением: крепости, плотины, шлюзы, бастионы, акведуки, а особенно – железные дороги и мосты.

Словно чувствуя свое положение «между», будучи немцем по крови и русским по рождению, Андреас любил железные дороги, состояние транзита, непринадлежности конкретному месту, которое они дают.

Невдалеке от Вдовьего дома текла Москва-река. Подростком он проводил дни на ее берегах, наблюдая за строительством Бородинского моста. Раньше на этом месте была деревянная переправа, страдавшая от паводков, переправа, по которой шли в 1812 году солдаты Наполеона. А теперь на ее месте возникал мост, названный в честь великого сражения, в память о кровавой связи Запада и Востока. И строили его русские немцы – железнодорожный инженер Иван Рерберг и инженер-полковник Аманд Струве, будущий мастер мостов, покоритель Оки, Днепра и Невы, создатель Литейного и Дворцового мостов в столице, в Санкт-Петербурге, будущий владелец Коломенского машиностроительного завода, выпускавшего лучшие российские паровозы.

Неизвестно, знал ли Бальтазар Швердт Рерберга и Струве, мог ли представить им сына. С одной стороны, слишком мал, незначителен был врач-смотритель Вдовьего дома, чтобы знаться с такими величинами. А с другой – Анна-София уже вышла замуж, попала в высший свет и, хотя, вероятно, еще не имела полных прав в новой семье, не слишком привечавшей бедную родню, все-таки могла познакомить отца или брата с кем-то из знаменитых строителей.

Как бы то ни было, Андреас – это описание сохранилось в его записках – ходил от Вдовьего дома по травяным откосам берега, мимо огородов, пасшихся коз и коров, пригородных изб и домов, к Дорогомиловскому броду, туда, где с речного дна поднимались облепленные строительными лесами каменные быки, а с берегов навстречу друг другу тянулись металлические фермы, открывая новую дорогу с Запада, размыкая речную защиту Москвы; ходил и смотрел, как быстро – за год – возводится мост, как воплощается, материализуется чужая инженерная мысль.

…Кирилл, размышляя об Андреасе, гулял в тех самых местах, у нового Бородинского моста. Странно сплелась там судьба семьи. В девятнадцатом веке там ходил по покатым холмам Андреас. А без малого сто лет спустя в доме на другом берегу реки поселились бабушка и мать Кирилла, вернувшиеся из эвакуации под Энгельсом.

Мать рассказывала об эвакуации: поезд шел месяц, взятые из дома продукты давно кончились. На станциях и кипятка было не достать. Их привезли, отправили в колхоз. Дальше мать помнила только кирпичный подвал, где стоял такой силы запах копченого мяса, что его можно было резать ножом и есть; висели тесными рядами окорока, колбасы – словно сам дух обжорства воплотился в них, заставлял изгибаться колбасные кольца, истекать пряным соком окорока. Мать никогда не видела столько мяса. С ней случился голодный обморок.

Ей не объясняли, куда привезли, откуда тут припасы. И она решила, что их, детей и матерей, привезли в коммунизм , в долгожданную Страну изобилия, которую она прежде видела нарисованной на картинах, на фресках в московском метро.

Коммунизм существует, решила она. Просто он пока спрятан, он еще не для всех, а только для самых маленьких. Немцы наступают, и детей решили укрыть в коммунизме, открыть его раньше срока, полуготовым, не набравшим еще нужной силы, чтобы вместить всех.

Мать не задавалась вопросом, кто заготовил дивные яства. Кто раньше жил в пустых домах, куда их привезли. Ей казалось, что так и должно быть: некие служители, строители создали оазис коммунизма – и ушли строить следующий.