Сергей Лебедев - Гусь Фриц

Со времени опалы, с 1801 года, не был Урятинский в Германии, вообще не выезжал из поместья. Поэтому тот, кто сказал о нем Бальтазару, знал не только фальшивого, но и прежнего Урятинского.

Три десятка лет сидел он в своей глуши, как тучный огарок пудовой свечи. Даже французы в двенадцатом году не добрались до усадьбы, ни единый кавалерийский патруль. Переживший врагов и друзей, оставшийся душой и умом в ушедшем восемнадцатом веке, – девятнадцатого не видел он, запертый среди лесов, – Урятинский (вот когда пригодилась торговля диковинным живым товаром) устроил в поместье подобие двора императрицы – такого, каким он его помнил.

В потайном ящике княжеского секретера хранились дары ее мимолетной благосклонности – перстень с изумрудом и усыпанная алмазами табакерка. Урятинский, впрочем, постепенно забывал, что благосклонность была мимолетной, и уверился, что был фаворитом императрицы дольше всех прочих; затем прочие потускнели, растворились в нетях, и Урятинский уже считал себя единственным.

Он наполнил свой угрюмый замок карлами и уродцами, завел крепостную труппу акробатов. В отшельничестве, среди лесов, заговорила в нем татарская кровь, и он купил кобылиц для лечения кумысом, созвал шаманов и колдунов – а точнее, мошенников, притворявшихся шаманами и колдунами, – якобы из сибирских дебрей. Хвори одолевали старика, ушла мужская сила, и по дальним дорогам, по европейским трактам скакали посланцы старого сластолюбца, выискивая диковинные корешки или микстуры, способные вернуть желание плоти. При «дворе» его толклись бабки-ворожеи, травницы, расстриженные монахи, самозваные лекари – и никого он не отпускал от себя, установил заставы на дорогах.

Урятинский забыл о своей немецкости, она сошла, как лоск. Князь жил как хан, помещик-мурза, обтирался вонючим барсучьим жиром, пил колдовской отвар кладбищенских травок, слушал бормотуна-звездочета, льстиво сулящего ему снятие опалы, – и казнил за лесть, приказывая оставить льстеца нагим на болоте на поживу мошкаре.

Мысль о вечной жизни, о власти над телом и старостью поселилась в Урятинском, точила изнутри вьюжными ночами, в жару натопленных печей, во чреве засаленных мехов. Урятинский отверг рачительность юности, приобретенное немецкое почтение к золоту; иные искали алхимиков, способных превращать свинец в драгоценный металл, а он, наоборот, жаждал, чтобы золото превратилось в некое новое вещество, в то, что превыше земной материальности, в лекарство, возвращающее юность. Он отдал флигель каким-то мошенникам, оборванцам, якобы изгнанным из университетов косными профессорами, и щедро платил им, жадно слушая их сказки о первоначальных элементах, об огненных саламандрах и духах земли.

Можно представить, какое впечатление на Урятинского произвело внезапное письмо Бальтазара. Тот писал о «вечной жизни» и «одолении материи» в идеалистическом смысле, желая обозначить искомые пределы, горизонты гомеопатии. А Урятинский прочел письмо буквально. И вцепился в Бальтазара – отсюда щедрое приглашение, готовность на любые расходы, обещание подарить доктору лечебницу. Урятинский словно получил привет из прошлого, прямое указание Всевышнего, каким путем идти, – и уверовал в немца-гомеопата, только совсем не так, как Бальтазар рассчитывал, – безумной, темной верой. И наверное, если бы Бальтазар потребовал жертвоприношений, Урятинский бы, не раздумывая, пустил под нож своих холопов, ибо среди окольных путей ему был явлен путь прямой, осененный немецким изобретательным гением, м о гущим даже у смерти вырвать ее скорпионье жало.

Апостол явился Урятинскому, истинный апостол среди тысяч ложных, которых он сам свозил из германских королевств и княжеств. Именно ему, кто восприял немецкий дух, кто столько лет просеивал человеческий песок, ища алмазы! Впрочем, Урятинский не разогнал своих ворожей и колдунов, они – бессильные, ненастоящие – все-таки составляли его свиту, отряд низших существ, вроде кобольдов, должных вострепетать и пасть ниц, встречая пришествие нового Фауста.

А Бальтазар, наивный Бальтазар, прочел письмо Урятинского, написанное ясным почерком человека шпаги, как подтверждение собственным мыслям, знак реальности своих мечтаний. И поехал к чудесному князю.

Кирилл, стоя среди развалин, представил, как впервые прибыл сюда Бальтазар. И что он пережил тут за семь лет затворничества.

Серые ольхи, болотные деревья, любящие ржавь воды. Неуступчивые кирпичи, еще помнящие пламя обжига; «семь лет работал, проживая в усадьбе у благодетеля моего, князя Урятинского».