Сергей Вольф - Хороша ли для вас эта песня без слов

По середине ее, на полу лежат большие и маленькие куски какой-то оранжевой материи, рулетка, мел — особый, аккуратный беспорядок.

— Ты с трубой? — говорит Алексей Яныч. — Не случайно, да? Визит с идеями? Я только что собирался начать раскрой.

— Раскрой чего?

— Вот этого, посмотри сюда… Сразу-то не заметил, а?

Я гляжу, куда он показывает, подхожу ближе к тому, что он назвал это , стою, молчу, меня немножко поколачивает, от какого-то восторга, что ли. Под ложечкой сладко сосет. Его это — это маленькая модель катамарана, двухкорпусного парусника: два оранжевых, расположенных параллельно корпуса, между собой они соединены серебристой конструкцией, ажурной площадкой, шверт, то есть киль, рулевое устройство, мачта, высокий белый парус (пока бумажный) — треугольный бермудский грот, от верха мачты к носу — маленький треугольник — стаксель…

— Красота какая!..

— Дружище. Но мачта-то будет из таких вот труб, как твоя.

— Сегодня, — говорю я, — знаете, сегодня я часа два рисовал паруса. И почему-то катамаран.

— Ну, это вообще потрясающе! Это почище, чем совпадение мыслей. Мы не думали друг о друге, а чувствовали одно и то же — и ты приходишь!

— Здорово!

Он говорит:

— Ты подключайся. Если хочешь, конечно.

— В каком смысле? Как это — подключайся?

— Ох, балда ты! Ну просто необходимо событие, равнозначное тому, что мы сходно ощущали в одно и то же время, и в это же время ты зашел. Не понимаешь?

— Не, не понимаю.

— Давай строить катамаран вместе . Практически с нуля. Я еще и материал не раскроил. Будешь со мной строить? Я приглашаю.

Он улыбается, хлопает меня по плечу, я стою, опустив голову, я молчу, поверите ли — меня трясет; наконец, я говорю всего одно слово, которое вовсе, ну, абсолютно не передает тот шквал, который крутится во мне.

— Буду, — кое-как произношу я. — Буду.

Как сквозь туман я слышу его довольный смех и вереницу каких-то сказочных слов:

— Раскрой поплавков, склейка, сварные работы, шверт, руль, достать еще материал на паруса… А там — в плаванье. Вместе уйдем в плаванье!

— Да, вместе уйдем в плаванье.

— Представляешь?

— Не, если честно — то нет, не представляю.

Вдруг я начинаю счастливо хохотать.

— Как я соскучился по этим делам! — Это его голос. — Лет десять не ходил под парусами. Ведь у меня был свой швербот, сам строил. Ох, как я соскучился, Егор!

— И я, — говорю я. — Если бы вы знали — как я-то соскучился!

— Строил сам когда-нибудь?

— Не, не строил. И не ходил ни на чем. Не плавал никогда.

— Понимаю, понимаю, сам был таким.

— За две недели построим, Алексей Яныч?

— Смешной ты, малыш! За две недели? За два месяца, дай бог. Но к лету все будет о’кей. К лету, я думаю, сбросимся на воду. Потом доводка. А там — поплывем. Поплывем!

После была кипа бумаги, пучок фломастеров: мы рисовали катамараны.

— Ты неплохо рисуешь, — сказал он.

— Правда? Вот уж не подумал бы.

— Не учился, конечно?

— Откуда? Просто так, сам.

— У тебя приятная линия. На первый взгляд неправильная, на самом деле — довольно выразительная. Твой парус дышит!

— А как я, собственно, поплыву? Ну не с вами, с вами-то просто, а вот если бы я сам попробовал: я ведь в парусных делах — ноль!

— Натаскаем тебя.

Наш катамаран! Я чувствовал, как сладко обмирало мое сердце, когда он так говорил. Буквально обмирало и действительно сладко — иначе и не скажешь. Внезапно, остро так, мелькали иногда мысли о Регише. Странно устроен человек: без всяких оснований я радостно чувствовал, что когда она завтра позвонит, все будет хорошо.

На другой день, часам к шести вечера настроение у меня резко поменялось: звонок Региши был уже близок, меня зациклило на мысли, будет ли он вообще, а если будет, то увидимся ли мы сегодня или нет, и, если да, то как именно, на секундочку, просто для передачи кассеты, или все же погуляем… Я чувствовал, что просто извожу себя этими мыслями.

А день… день-то прошел хорошо, даже весело.

Я бурлил, как гейзер. В школе я не удержался и обо всем рассказал Юлику Саркисяну.

— Нет, ты представляешь, Юль, — уйдем в плаванье, а?!

— Я и говорю — повезло тебе.

— Да-а, конечно.

— Факт, — сказал Юлик. — А меня покатаешь? Слегка.

Почему-то я покраснел. Вспомнил о Регише. А в восемнадцать ноль-ноль мой катамаран из меня как ветром выдуло, встречным сильным ветром — я думал только о звонке Региши. Я стал похож на себя обычного, а до этого жил, как в специальном, особом сне; надо было просто радоваться, что в этот день в школе меня не вызвали отвечать ни по одному предмету.