Константин Шильдкрет - Кубок орла

Меншиков, как всегда прилизанный, чистенький, в новом, с иголочки, мундире, плотно облегавшем его ловкий стан, будто в крайнем умилении достал из кармана кружевной раздушенный платочек и приложил его ко лбу:

– Воистину, государь, экселант. Гораздо я сим видением еншантэ. – И, как бы для того чтобы лучше разглядеть икону, вытянул шею так, что губы пришлись вровень цареву уху. – Добро бы, Петр Алексеевич, клад сей… того… Ну на кой ляд этакому добру в еретичном монастыре пропадать?

«Птенец» словно угадал тайные мысли Петра.

– Тише, – шепнул государь. – Я и сам так смекаю…

Меншиков незаметно толкнул царя плечом, почти не слышно, как бы одним взглядом посоветовал:

– Отойди-ка… подальше…

И, когда остался один, грубо пощелкал пальцами по венчику:

– Ишь, обрядили! Словно бы не чернец, а краля какая!

Подскочивший монах схватил Александра Даниловича за руку:

– То не русская церковь, чтоб безобразничать!

– Че-го?! – вытаращил глаза «птенец». – Да ты что же, нашу православную церковь за кружало почитаешь?.. А не хочешь ли ты, богомерзкая еретичная харя, за святотатство кулаком православным попотчеваться?

Петр, делая вид, что очень увлекся стенной росписью, отошел в самый дальний уголок храма.

Сержант и десяток солдат, караулившие у входа, насторожились.

– Слыхали, – полный благородного возмущения, крикнул Меншиков, – как ушаты церковь нашу святую поносят? – И, к ужасу присутствующих, ткнул шишом в лик святого Василия.

По храму пронесся стон. Монахи со всех сторон бросились к Александру Даниловичу.

– Антихрист! Богоотступник!

Солдаты поспешили к светлейшему на выручку. Чернецы встретили их кулаками и градом проклятий. Шум, вопли, стук падающих тел, свист, черная солдатская ругань подняли на ноги весь монастырь. Государь, как бы потрясенный событием, бестолково метался из стороны в сторону и, казалось, готов был разрыдаться. Наконец он побежал за митрополитом. В монастырь в полном вооружении явился военный отряд во главе с воеводой.

Бой прекратился.

Один из старцев с вырванной наполовину бородой подполз к образу святого Василия, проникновенно стукнулся лбом о каменный пол и воздел руки, чтобы приступить к очистительному молебствию. Но вместо этого он разразился неистовым воплем:

– Спасите! Ограбили!

Все, как один человек, воззрились на образ. Несколько мгновений длилась жуткая тишина. Потом митрополит бросился к образу и, не веря своим глазам, со всех сторон ощупал его. Сомнений не оставалось. Святой Василий был обобран дочиста.

– Что же сие? – всплеснул руками царь. – Как же так?

Он обвел всех пронизывающим взглядом. Правая щека его болезненно задергалась, по краям губ выступила пена. «Горазд лицедействовать, – не без гордости улыбнулся светлейший. – Потешь их, потешь, Петр Алексеевич».

– Не выйду отсюдова, – сдавленно, сквозь зубы, проговорил царь, придерживая подбородком запрыгавшее плечо, – пока не найду святотатца. Всех обыскать! До единого! И меня!

Александр Данилович расшаркался перед воеводой:

– Меня первого… Прошу.

– Что вы! – отступил воевода. – Кто посмеет дурно подумать о первом сановнике московского государя?

Начался обыск. Меншиков благоразумно отошел к алтарю. Монахи и солдаты проходили через внимательные руки воеводы, митрополита и самого государя, усердствовавшего больше всех.

Неожиданно по храму прокатилось эхо увесистой оплеухи. На правой ладони царя засверкали синими капельками три крошечных сапфира. Левая рука Петра цепко держала ворот солдатской шинели.

– Вяжите его!

Через минуту своды храма дрогнули от новой, еще более звонкой пощечины.

– Эге! – удивленно и гневно захрипел царь. – А и ваши монахи не святей моих молодцов.

Он подбросил на ладони горсточку изумрудов.

Митрополит хотел что-то сказать, но только покачал головой и трусливо прикусил язык.

Больше ничего не нашли. В Полоцке был объявлен трехнедельный пост. День и ночь монахи служили литии. Государь долгими часами простаивал на коленях перед ограбленной иконой и бил несчетное число поклонов. Уличенного в краже солдата приговорили к повешению. По воле Петра казнь должна была состояться в Москве, «дабы все зрели, каково жалует царь святотатцев».

Монаха митрополит не тронул.

– Знаю, что ты виноват не больше, чем я… Все знаю. Что ж делать? Надо молчать… Тронешь зверя московского, еще больше освирепеет.

Тепло распростившись с митрополитом и воеводой, Петр отправился дальше, в Гродно. Отъехав верст за сто, он приказал снять кандалы с приговоренного солдата и отпустить его на волю.