Андрей Блатник - Ты ведь понимаешь?

И дальше будет только так. А потом вновь все изменится. Я начну отдаляться. Становиться самостоятельным. И тебе снова будет больно. Но это лишнее. Все меняется. Боль проходит. Шероховатости стираются. Все устраивается. Не слушай, когда шепчут тебе вслед: «Одна». Ты не одна. Я здесь.

Не беспокойся. Будет. Потихоньку. Я здесь. Чувствую. Мечтаю. Дышу. Иду.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, я буду следить за тем, чтобы всегда оставаться мальчишкой. Ведь ребенку нужен отец, который умеет оставаться ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, будет по-другому. То есть я буду другим отцом. Ведь и моему ребенку будет нужен отец, который сумел остаться ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, мой ребенок будет другим. Ведь у моего ребенка будет отец, который умеет оставаться ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, я тоже стану другим ребенком. И у моего ребенка будет отец, который сумел остаться ребенком. Который сумел, думает мальчишка, стать другим ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, возможно, мой отец станет другим отцом, возможно, он станет отцом, который умеет оставаться ребенком.

Когда я стану отцом, — думает мальчишка, и слезы на его лице высыхают, и кожа больше не саднит, все становится другим, — когда я стану отцом, думает мальчишка.

Вообще-то темной штормовой ночи не было. Наоборот: было ослепительно светло. Жидкокристаллическое небо прорезали неоновые молнии, и блеск ослеплял меня. Но я знал, что мне нельзя останавливаться, нужно торопиться, я должен продвигаться вперед, если хочу выполнить задание, и нет никого, абсолютно никого другого, кто мог бы это задание выполнить — все зависит от меня.

Я проскочил еще несколько огневых ловушек и наконец увидел ее. Она дрожала, ожидая того, кто придет за ней: чудовище или спаситель? Когда она увидела меня, ее лицо прояснилось. «Ты Суперпарень, мой спаситель, правда?» Я кивнул. «У меня нет сил, больше не могу бежать». Я закинул ее на плечо и сказал: «Не беспокойся».

Уворачиваясь от огненных очередей, старающихся срезать нас, мы перескакивали с уровня на уровень.

— У нас ничего не выйдет, — застонала она, — я совсем ослабла, да и твои силы на исходе.

— Не переживай. Вон, — и я указал вдаль, — там дверь, за ней безопасно.

Но когда я уже схватился за ручку этой двери… вспышка… и я провалился в темноту. Мама снова выдернула кабель!

— Я ведь был уже почти у цели, мама! — застонал я.

Мама покачала головой:

— Четыре часа вполне достаточно, Суперпарень. Раз уж за это время ты не спас свою красавицу, будет лучше, если ты пойдешь на улицу играть с друзьями.

Но, мама, подумал я, ты не понимаешь. Ведь снаружи темная штормовая ночь.

вы смеялись над нами, когда мы упражнялись в игре на гитарах. Отцы окликали вас с балконов, и вы бежали домой на ужин. Потом, однажды вечером, из-под пальцев начали возникать первые мелодии, девчонки, вы оставались каждый раз дольше. Отцы строго поглядывали на то, что происходит под окнами. Они сами когда-то играли на гитарах, они знали, что теперь начинается. Вы стали позволять первые поцелуи в губы. Иногда какая-нибудь из вас приподнимала маечку. Хотя руки и тянулись к оружию, отцы терпели. Они знали, что этого предотвратить нельзя, хоть и хочется. Вы же все глубже и глубже заходили в лесочки. Иногда вы рассказывали о своих отцах, и это не были слова, которые они хотели бы слышать от своих дочерей.

Гитары мы с собой больше не носили, теперь ценились другие вещи. Отцы уходили, один за другим, некоторые еще успели потрогать ваши раздувшиеся животы и пробормотать слова благословения. И парни, которых вы рожали, раньше или позже находили те гитары, заброшенные в дальний угол. При первом ударе струны звенели вразнобой. Потом шли упражнения в натяжении и ослаблении. Появились какие-то новые песни.