Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Патрик безуспешно пытался привлечь внимание Мэри, но она демонстративно его игнорировала.

– А твоя мама – это просто чудо какое-то. Она приехала в «Ритц», оплатила счет, спасла шубу и сказала, что ничего страшного, мол, она привыкла платить за отца в роскошных ресторанах и отелях. Она была святая, да-да. Поручала мне распоряжаться в магазине, когда была в отъезде, говорила, что доверяет мне, потому что такого больше не повторится… Только, к сожалению, все повторилось, и не раз.

– Не хотите ли выпить? – спросил Патрик, с надеждой и тоской оборачиваясь к официантке.

Может быть, все-таки стоит с ней сбежать? Ему захотелось поцеловать жилку, бившуюся на длинной шее.

– Вообще-то, не следовало бы, но я, пожалуй, закажу джин и тоник, – сказала Флер и тут же продолжила: – Ты должен гордиться мамой. Она сделала много добра, самого настоящего, изменила сотни жизней, потратила много сил на эти магазины. По-моему, из нее получился бы преуспевающий предприниматель, если бы ее интересовали деньги. Помню, она очень любила ездить на торговые ярмарки в Харрогейт…

Патрик улыбнулся официантке, смущенно потупился, а потом снова взглянул на нее. Она улыбнулась в ответ и посмотрела на него с насмешливым сочувствием. Она все поняла. Она не только очень красива, но и умна. Чем больше Флер говорила об Элинор, тем больше Патрику хотелось начать новую жизнь с официанткой. Он бережно взял у нее из рук бокал с джином и тоником, вручил его говорливой Флер, которая как раз в этот момент по какой-то непонятной причине спросила:

– Ведь да?

– Что – да?

– Ты гордишься мамой?

– Наверное, – ответил Патрик.

– В каком смысле «наверное»? Ты хуже моих отпрысков. А они настоящие монстры.

– Послушайте, я очень рад нашему знакомству, – сказал Патрик, – но мне надо со всеми пообщаться. А с вами мы еще поговорим.

Он бесцеремонно отошел от Флер и с напускной решительностью направился к Джулии, которая одиноко пила белое вино у балконных дверей.

– Спасите! – взмолился Патрик.

– А, привет, – сказала Джулия. – Я тут рассеянно смотрю в окно, но не настолько рассеянно, чтобы не заметить, как ты флиртуешь с хорошенькой официанткой.

– Я? Флиртую? Да я ей ни слова не сказал.

– Тут и без слов все ясно, милый. Собаки же вполне обходятся без слов. Вот если пес сидит у стола и тихонько поскуливает, пуская на ковер обильную слюну, то все понимают, чего он хочет.

– Хорошо, признаюсь, она мне немного понравилась, но после того, как эта безумная старуха начала со мной разговаривать, официантка стала островком спасения в бушующем горном потоке.

– Как поэтично. Ты все еще хочешь, чтобы тебя спасли?

– Отнюдь нет. Я пытаюсь не хотеть, чтобы меня спасли.

– Прогресс.

– Безостановочное движение вперед, – сказал Патрик.

– А кто эта безумная старуха, из-за которой ты стал флиртовать с официанткой?

– Она когда-то работала у матери, в одном из благотворительных магазинов. Ее впечатление об Элинор настолько отличается от моего, что до меня наконец-то дошло: я не в ответе за определение смысла ее жизни и не вправе ее судить.

– Но ты же вправе сделать кое-какие выводы для себя?

– Не знаю, – сказал Патрик. – Сегодня я наконец понял, что очень неоднозначно отношусь к родителям. Всеобъемлющей, конечной истины не существует. Все больше похоже на лестницу, по которой можно попасть на разные этажи здания.

– Как-то это очень утомительно, – вздохнула Джулия. – Не проще ли просто их ненавидеть?

Патрик рассмеялся:

– Раньше я думал, что отец мне безразличен, считал это великой добродетелью, потому что в безразличии якобы нет снисходительности, свойственной прощению. А на самом деле меня по-прежнему обуревают чувства: презрение, гнев, жалость, ужас, сочувствие и – да, безразличие.

– Сочувствие?

– При мысли о том, как он был несчастен. А когда у меня появились дети и я ощутил всю силу инстинктивного желания их защитить, то был потрясен его намеренной жестокостью по отношению к собственному ребенку и с новой силой его возненавидел.

– Значит, он тебе больше не безразличен?

– Отнюдь нет. Я понял, что можно с безразличием относиться ко многому. Гнев и ужас не отменяют безразличия, – наоборот, они позволяют его расширить.

– Просто какой-то «стэйрмастер», лестничный тренажер безразличия, – заметила Джулия.

– Совершенно верно.

– Интересно, а здесь можно курить? – Джулия распахнула балконную дверь.

Патрик вышел вслед за ней на узкий балкон и облокотился на белые перила. Джулия достала сигареты «Кэмел блю». Патрик снова видел ее элегантный профиль, только сейчас не на подушке, а на фоне еще нагих ветвей, таящих робкое обещание листвы. Джулия поцеловала фильтр, приблизив к кончику сигареты дрожащее пламя зажигалки, и глубоко затянулась. Завиток дыма скользнул над верхней губой; Джулия втянула его в ноздри и дальше, в легкие, выдохнула толстую струю дыма и заговорила, перемежая слова крошечными дымными клубами и расплывчатыми кольцами: