Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Элинор отдала дом чужим, но именно она когда-то подарила ему «Сен-Назер», пусть лишь в качестве громоздкой замены себя, родины, маскирующей ее недостатки как матери. В некотором смысле здешние красоты были обманкой, ветки цветущего миндаля в безоблачном небе, бутоны ирисов, словно кисти, которые обмакнули в синюю краску, янтарные капли смолы на сероватой коре вишневых деревьев – все они были ложью, и хватит уже думать об этом! Потребность ребенка в защите создавала систему из того, что под рукой, какими бы ритуальными и странными ни казались ее составляющие. Паук в чулане, появление соседа в колодце многоквартирного дома, количество красных машин между дверью и школьной оградой – все должно было создавать иллюзию любви и уверенности. В случае Патрика это был склон холма во Франции. Его дом протянулся от темных сосен на вершине холма до бледных стеблей бамбука, что росли по берегам ручья у его подножия. Между ними были террасы, где новые побеги выстреливали из скрюченных корней цвета ржавого железа зимой, и оливы, то серо-зеленые, то зелено-серые – смотря откуда дул ветер. На полпути от вершины к подножию стояли дома, росли кипарисы, а еще там были пруды, где он испытал самый большой страх в жизни и выторговал самую длинную передышку. Даже крутой склон напротив дома был заселен воображением Патрика, и не только армией сосен, марширующей по гребню. Позже нежелание склона терпеть присутствие людей стало прообразом его собственной, менее заслуживающей доверия отчужденности.

Никто не способен расстаться с местом, где провел всю жизнь, без сожалений. Заблуждения, причуды воображения, замещения и перестановки – то, чем занят любой мозг в привычном окружении, но патологическая страсть, которую Патрик вкладывал в эти манипуляции, заставляла его видеть сквозь них. Можно ли жить без утешения или надежды на утешение? Он никогда не узнает, если не разрушит эту систему, которая возникла на склоне холма в «Сен-Назере» и с тех пор присутствовала в каждой аптечке, в каждой постели или бутылке. Замещения, замещающие замещения: система всегда была важнее, чем ее содержимое, а движение мысли оставалось таковым и поныне. Но что, если воспоминания – это всего лишь воспоминания, не способные утешать или преследовать? Могут ли они существовать сами по себе, а не пробуждаться к жизни под влиянием эмоционального давления, создающего образы из пережитого? Даже если и так, то должны быть лучшие библиотекари для поиска среди темных, битком набитых стеллажей, чем паника, отвращение и увечная ностальгия.

В то время как обычная щедрость происходит от желания отдать нечто определенное кому-то конкретному, филантропия Элинор происходила от желания отдать все кому угодно. Источники этой потребности были сложны и разнообразны. Это и повторенный синдром дочери, лишенной наследства, и отрицание культа вещей и снобизма мира, к которому принадлежала ее мать. А еще фундаментальное чувство стыда от обладания деньгами как таковыми и неосознанное желание свести к абсолютному нулю как собственный капитал, так и чувство собственного достоинства. Впрочем, помимо этих негативных причин, существовал вдохновляющий пример ее двоюродной бабки Вирджинии Джонсон. С непривычной теплотой по отношению к родне Элинор рассказывала Патрику о героических масштабах благотворительности Вирджинии, о том, сколько жизней она изменила, проявляя при этом страстный альтруизм, который порой упрямее открытой самовлюбленности.

К тому времени, как в 1901 году умер ее муж, Вирджиния уже потеряла двух сыновей. В течение следующих двадцати пяти лет своей скорбной филантропией она наполовину сократила состояние Джонсонов. В девятьсот третьем году Вирджиния передала Фонду памяти Томаса Д. Джонсона двадцать пять миллионов долларов плюс еще двадцать пять миллионов по завещанию – по тем временам это были немалые суммы, а не средняя рождественская премия управляющего хедж-фондом средней руки. Она также коллекционировала полотна Тициана, Рубенса, Ван Дейка, Рембрандта, Тинторетто, Бронзино, Лоренцо ди Креди, Мурильо, Веласкеса, Хальса, Лебрена, Гейнсборо, Ромни и Боттичелли и передавала их в Джонсоновское крыло Кливлендского музея искусств. Культурное наследство интересовало Элинор меньше всего, возможно, потому, что слишком напоминало безумную жадность, с которой скупались произведения искусства в ее ветви семейства. По-настоящему Элинор восхищали добрые дела Вирджинии: больницы, клубы Молодежной христианской организации, которые она построила, но особенно новый город, который она возвела на площади в четыреста акров в надежде очистить кливлендские трущобы и дать идеальное жилье беднякам. Город окрестили Дружбой, по названию ее летней резиденции в Ньюпорте. Когда строительство было завершено, Вирджиния опубликовала приветствие его первым поселенцам в «Вестнике Дружбы»: