Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

В конце концов Амбруаз попросту отказался от привязанностей и предпочел бродить по любовной пустыне, в которой там и сям попадались минутные приключения, бледные суррогаты любви, имевшие единственную цель – переспать. Только плоть, ничего, кроме плоти, а потом уйти, пока зловещее слово опять все не поломало. Секс без любви – как еда без соли. На днях он рискнул прибегнуть к услугам профессионалки. Молодая женщина, пожевывая жвачку, окликнула его, когда он под проливным дождем шагал по лабиринту улочек к парковке, где стояла его машина. “Зайдешь?” Как в скверном порнофильме. Длинные стройные ноги, обтянутые нейлоном, скульптурная грудь, пухлые губы под слоем помады. Амбруаз, не задумываясь, двинулся за ней по темному вонючему коридору, потом одолел десяток ступеней на второй этаж, где находилась крохотная квартирка, служившая лупанаром.

– Деньги вперед, – велела она.

Он неуклюже копался в бумажнике, ища требуемые пятьдесят евро.

– Раздевайся, мальчик.

Холодный приказ. И на “ты”, как учительница с учеником. Он повиновался, стал лихорадочно складывать одежду, положил ее на предназначенный для этой цели стул. Сколько брюк, помятых рубашек, скатанных носков и исподнего уже побывало на этом самом сиденье?

– Ложись.

Узкая кровать была покрыта одноразовой бумажной пеленкой, вроде тех, что бывают на смотровой кушетке у врачей, кинезитерапевтов и прочих гинекологов.

– Я танатопрактик, – вырвалось у Амбруаза.

С чего вдруг эта фраза в подобный момент, он и сам не знал. Может, втайне надеялся, что девушка выбросит его как что-то нечистое, швырнет ему купюру в физиономию, обзовет извращенцем и прогонит развлекаться с его мертвецами. Ничего подобного.

– Это твои дела, зайка, – отозвалась жрица любви, механически натирая его член и оттягивая крайнюю плоть; потом ее опытная рука облекла нерешительно твердеющую плоть презервативом.

Амбруаза передернуло. Жесты врачихи. Он потянулся погладить грудь девушки, но та отшатнулась, как от ожога.

– Груди не трожь, – вскрикнула она, отталкивая его руку. И добавила: – Губы тоже. Или плати. Пятьдесят – это за минет и любовь.

Тон торговки, отчитывающей чересчур привередливого покупателя. Когда она взяла член в рот, у него возникло жуткое ощущение, что его пенис – пошлый кусок мяса, шмат убоины в целлофане, отдельный от остального тела. Потом он лег на нее и вздрогнул от соприкосновения с нейлоновыми чулками. Холодная кожа рептилии. Он закрыл глаза, чтобы не мешал верхний свет, заливающий лежанку, изо всех сил сосредоточился на вожделении и, прилежно подвигавшись взад-вперед, все же сумел излиться в это незнакомое еще пятью минутами раньше женское тело. Оргазм получился почти болезненный, вызванный только одним желанием – покончить с этим как можно скорее. Здание выплюнуло Амбруаза обратно на тротуар, он был противен самому себе. Пятьдесят евро, цена проклятия. Дома он ринулся под обжигающий душ и долго намыливал тело. От нее пахло смертью, несмотря на духи, – от нее, а не от него.

К приходу Манель Мадлен Колло опять успела выйти из дома и уже ковыляла по тротуару с сумкой через плечо. Ее девяностокилограммовая фигура, упакованная в плащ на два размера меньше, чем нужно, вперевалку семенила к перекрестку. Девушка поспешила к ней, взяла под свой зонтик и забрала из ее рук плетеную корзинку.

– Мадлен, ну сколько раз вам говорить, чтобы вы меня подождали? Право, вы ведете себя неразумно.

В ответ на упрек старушка, как всегда, взглянула на нее с видом побитой собаки. Она мастерски умела растопить сердце помощницы, и Манель в очередной раз не устояла перед сокрушенной физиономией подопечной. Невзирая на преклонный возраст, тучность и ревматизм, Мадлен Колло почитала делом доблести и геройства в любую погоду, в любой ветер, снег или дождь, как сегодня, ежедневно ходить в ближайший магазин, находившийся в добром полукилометре от дома. Милый и сдержанный нрав не мешал ей быть упрямой. Никто и ничто не могло воспрепятствовать ее священной миссии: сходить в “Максини” – “Максимум выбора, минимум цен”. Мадлен заходила в магазин с неизменным удовольствием, а обязанностью помощницы было следовать за ней, как тень, держа корзинку наготове. Вся процедура занимала не больше четверти часа: всего две-три покупки, только чтобы хватило до завтра.

– Сама не знаю, зачем я туда хожу, – призналась она однажды Манель, когда та спросила, откуда у нее эта странная привычка. – Видите ли, мне это почему-то помогает. Раньше я ходила в церковь к короткой утрене, а теперь в нашем квартале ни месс, ни кюре. Ну, я и переключилась на “Максини”. Они по дороге в церковь, и открыто всегда. Мне почему-то приятно смотреть на полки, столько там всего расставлено и в таком порядке. Глупо, конечно, но еще у меня появляется цель на завтра. В воскресенье они не работают, и я себя чувствую не в своей тарелке. Тоска, и день так долго тянется. У меня куча знакомых вдов, которые по воскресеньям ходят на кладбище к своему покойнику, а мне полированный кусок гранита ни к чему, мой Деде мне и так ответит, когда захочется с ним поболтать. Не люблю кладбища и не люблю воскресенья, – вздохнула она.