Бронислава Бродская - Графоман [СИ]

А с Маней у него не налаживалось вплоть до ее болезни. Был уже конец мая, очень тепло. Родители сидели на даче вместе с Аллкой. Гриша вернулся домой к обеду и с удивлением увидел, что Маня лежит в постели, хотя ей полагалось бы быть на работе. Она лежала поверх одеяла неподвижно, накрывшись пледом. Когда он вошел в комнату, она даже не обернулась. Что ж, нарушать молчание им теперь было трудно, особенно, когда вокруг никого не было. Гриша занимался делами, листал какие-то книги, сходил в магазин за хлебом. Маша даже позу не сменила, не вставала чай пить, не включила телевизор. Гриша не выдержал:

— Ты что лежишь? Заболела? Что с тобой?

— Ага. Мне жутко плохо. Не могу шею повернуть.

«Подумаешь, шею она не может повернуть» — Грише Машина болезнь не показалась серьезной. Но он видел, что с ней все-таки что-то не то. Это не могло быть из-за шеи.

— Ну-ка, встань. Я посмотрю, что у тебя с шеей. Встань, встань. Ты температуру меряла?

— Нет, не меряла. Мне больно шевелиться.

Гриша молча принес Мане градусник, дотрагиваясь до ее руки, он почувствовал, что она вся пылает. Ну да, за 39 … что это с ней? Это же не может быть от шеи. «Боже, что с тобой, Мань? Ничего себе температура! Надо неотложку …». Он и сам не заметил, как назвал ее «Маня». Как давно он этого не делал, старался никак к ней не обращаться, но сейчас Гриша почувствовал за нее страх, тем более, что жена никогда серьезно не болела. Надо что-то делать. Он протянул Маше руку и осторожно помог ей сесть. Маша застонала. Что-то у нее нестерпимо болело, ведь, как и большинство женщин, она была терпелива. Гриша продолжал поддерживать ее за плечи. Мягкое знакомое тело, очень сейчас горячее. А ведь с того самого дня он ни разу к ней не прикоснулся. Машина шея была вся раздута, и лицо тоже страшно опухло и изменилось: глаза — щелочки, на щеках нездоровый яркий румянец, раздувшиеся губы.

— Ты видела себя в зеркало? Что с тобой?

— Не знаю. Я думаю, я в школе подцепила свинку. Видишь, как у меня железки раздулись. Невероятная боль, при каждом движении у меня искры из глаз.

— Какая свинка? Это же вроде детская болезнь. Нет?

— В том-то и дело, что детская. Взрослые болеют очень тяжело. Я не болела свинкой в детстве. А ты, кстати, болел? Это очень заразно. Мужчинам плохо болеть. Маша чуть улыбнулась … а то … не сможешь …

— Я болел. Не волнуйся. И как видишь, ничего со мной не случилось. Я только не понимаю, что у тебя с лицом. Это, что, нормально?

— Не знаю. Я еще утром с работы вернулась, ушла с трех уроков. У меня так шея разболелась, я таблетку анальгетика приняла, а потом еще одну. Просто не могла терпеть больше.

— А что ты мне сразу не сказала, когда я пришел?

— Ну, Гриш, что я тебе буду говорить … ты же и так видел … откуда я знала, что тебе не все равно?

Гриша уже звонил матери и взволнованным голосом рассказывал ей о симптомах. Потом он снова вернулся в комнату.

— Мань, покажи язык. Мать велела посмотреть. Распух … ужас. Ты нормально дышишь? Мать говорит, что надо немедленно вызывать неотложку. У тебя может быть аллергия на большие дозы анальгетиков. Тебе хватает воздуха? Скажи.

Грише показалось, что Маша задыхается. Он не стал ей пересказывать всё, что сказала ему мать. У него все еще продолжал звучать в голове мамин нервный голос: «Гриша, немедленно … вызывай скорую! А я тебе говорю, вызывай! А я тебе говорю, что это очень опасно. У нее может быть шок, распухнет гортань и она задохнется. Умрет у тебя на руках и ты ничего не сможешь сделать. Пусть приедут как можно быстрее и сделают укол антигистамина. Сейчас же вызывай, вешай трубку! Заткнись, я сказала! Все, я перезвоню. Тут сейчас не в свинке дело. Про свинку потом. Сейчас надо ее приступ купировать». Гриша уже не советуясь с Машей, вызвал неотложку и вернулся к кровати. Машино лицо еще больше опухло, она, не переставая, стонала и плачущим голосом просила принести ей «еще одну таблетку». «Нет, Мань, нельзя тебе больше таблеток. Потерпи, я тебя прошу». Маша закрывала глаза, головой она крутить не могла, но ноги ее беспрестанно ерзали по кровати. Гриша не помнил себя от жалости:

— Манечка, потерпи. Я здесь, здесь. Я никуда не уйду. Я с тобой.

Бедная Маня, как она мучается. Лучше бы ему так было больно. А он-то дурак раньше к ней не подошел, а она его не позвала, боится … бедная. Где же эта проклятая скорая? Тут сдохнуть можно пока они приедут … звонок в дверь. Наконец-то! Мане сделали два укола: антигистаминный и жаропонижающий. Так ему объяснили. Названий лекарств он не запомнил. Звонила мать, потом Валера, он ему громко и возбужденно пересказывал всю эпопею, не замечая, что волнение за Маню вытеснило из его души накопившуюся мерзость. Валера тоже разволновался: «Хочешь, я приеду? Приехать? Я могу помочь, у меня есть знакомая врачиха в первой Градской. Я приеду, что вы там одни» — он искренне хотел их поддержать и Гриша понял, что все у них вернулось к исходному рубежу. Ну, почти вернулось. Просто нужно было больше времени, чтобы травма совсем перестала напоминать о себе нежданной глухой болью.