Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

И всё-таки, это было неправдой, что дети о матери никогда не думали. Думали, и часто. Оля давно считала мать дурой, на уровне старческого маразма, и не считала нужным это отношение скрывать. Наташа смотрела на маму через призму своего параноидального религиозного фанатизма, странным образом смешанного с неизбывным желанием использовать её в своих целях. Олег давно ей всё простил, забыл причинённые огорчения и относился к ней с нежностью и благодарностью, приправленной изрядной долей снисходительности. Если бы Галина Борисовна эту снисходительность замечала, она казалась бы ей обидной, но она не замечала никаких пренебрежительных скидок, которые Олег считал нужным ей делать.

Кто-то другой, посторонний, наверное, смог бы беспристрастно проанализировать её поведение: наивность, граничащая с глупостью, отсутствие глубины, мелочное упрямство, показная пафосность, принимаемая ею за нравственность и твёрдую мораль, коммунистическое ханжество, сродни пуританству, явный антисемитизм, который Валентин, скорее всего, ей не забыл, удивительная смесь самопожертвования с эгоизмом. Галина Борисовна всегда была готова на подвиги, где она героиня, причём её подвиги обязательно должны были быть воспеты. Есть вероятность, что резкие замечания про толстых распущенных обжор привели к развитию Олиной анорексии и в конечном итоге сломали ей жизнь. Жесткий контроль и неумение встать на иную точку зрения или по крайней мере выслушать её, заставили Наташу и Олега прибиться к другим людям, с которыми им было интереснее. Галина Борисовна так и не научилась свободно мыслить, оставаясь в рамках скучной общепринятой морали своего круга пожилых шестидесятников, верящих кто в «твёрдую руку», кто в «социализм с человеческим лицом», кто в «Россию, поднимающуюся с колен». В какой-то момент Галочка уже не могла считаться просто наивной, да и Галочкой она уже давно не была. Кто теперь её так называл?

Это могли бы быть мысли чужого и постороннего, но его-то как раз в её жизни не было, а Галина не умела ни о чём таком судить, поэтому и себя судить не умела, и в этом было её счастье.

Заснула Галина Борисовна с улыбкой. Олег через месяц приедет. Они побудут вместе, и ничего, что он уедет обратно. На этот раз она постарается сполна насладиться тем, что он рядом. Сейчас можно было считать до его приезда каждый день и думать о любимом сыне, которого, Галина была в этом уверена, никто так не любил как она.

Его поезд отходил с Ярославского вокзала в 00 часов 10 минут. Как обычно, когда Рафа приезжал в Москву и останавливался у родственников, он подробно и со вкусом ужинал у них на кухне, пил чачу и в половине одиннадцатого ехал на вокзал. Сейчас он сидел в вагоне метро в какой-то полудрёме, отяжелевший от выпитого, чем-то раздраженный. Маленький чемодан всё время падал ему на ноги, шляпа неприятно сжимала голову. Рафе хотелось спать, но до полки в вагоне ещё нужно было добраться: пересадка в метро, холодная площадь трёх вокзалов, потом длинная слабо освещённая платформа, по которой до его третьего вагона ещё придётся добираться медленным шагом, быстро он ходить давно не мог. Задыхался и ноги начинали нестерпимо болеть. В вагоне придётся здороваться с попутчиками, проводница придёт забирать билеты, свет погасят не раньше, чем в час. После часа можно будет несколько часов поспать до шести, но Рафа знал, что вряд ли уснёт. Будет ворочаться, постанывать, выходить покурить. Конечно, ему не следовало курить, но он не бросал, знал, что всё равно не сможет. «Станция Площадь Свердлова… переход на Комсомольскую линию…» Голос, объявляющий станции, резко прервал Рафину полудрёму: пора выходить. Подняться по эскалатору, потом спуститься. Сколько раз он проделывал этот путь. Москва, суетный огромный город. Рафа возвращался домой в Горький. Домой… где всё такое привычное, чуть скучноватое, надоевшее, но… Что «но»? Как и многие провинциалы Рафа при случае говорил, что ни за что на свете не хотел бы жить в Москве, нет уж… спасибо, в Москве одна дорога на работу уже могла утомить, но в глубине души Рафа хотел жить в Москве. У него в Москве родственники, а он так и остался в Горьком. И вообще, вот он домой возвращается, а хорошо ли это «домой»? Любит ли он быть дома? Ведь «дома» — это не только стены его маленькой трёхкомнатной квартиры в районе автозавода, это ещё жена, сын, а теперь ещё и семья сына. Ему с ними хорошо или нет? Дикий вопрос, как может со своей собственной семьей быть плохо? Или может? Вот у родственников на кухне ему всегда хорошо. Вот бы так было у него, но нет, у него по-другому.