Борис Агеев - Рассказ с похмелья

В пору устойчивых урожаев льна и хлопка в журналах бытовало явление — «самотек». Рукописи ожидающих признания сочинителей, доставляемые расторопной и небалованой (тогда) почтой, обязательно отпечатанные на машинке. При «самотеке» добывали средства — на пиво и на воблу — литконсультанты. Однажды мне, литконсультанту отдела «по работе с начинающими» «Юности» вручили то ли конторскую книгу, то ли вахтенный журнал с чернильными завитками на зеленоватой бумаге в линейку: «Это с маяка. У них там нет машинки». Чтение завитков увлекло, и мы вместе с опекуншей молодых авторов Эмилией Алексеевной Проскурниной вскоре принесли сочинение работника маяка Бориса Агеева редактору «Юности» Борису Николаевичу Полевому. Б. Н. был человек азартный, скорый на решения. «Распечатать!» Прочитав напечатанное, распорядился: «Доставьте этого Агеева в „Юность“ завтра к утру». Ну, может, не так сказал. Ну, может, не «доставьте». Ну, может, не «к утру». Но Б. Агеева именно доставили в Москву за два дня, сначала вертолетом (а маяк его стоит на острове Карагинском, это на севере Камчатки, дальше — Командоры, Алеуты, Аляска), затем — самолетом. И сразу же была напечатана в «Юности» повесть Б. Агеева «Текущая вода». Потом Борис жил и работал кочегаром в Милькове, в срединной Камчатке. Потом в Москве издали его роман «Третий», трагикомический и поэтичный. Потом Борис Агеев вернулся на свою историческую родину — в Курск. И вот перед нами его новый рассказ…

Что-то болело у сердца на глубоком вдохе.

Он задержал дыхание и снова нырнул в чудесную бездну, полную слепящего света. Кажется, свет был солнечным, и в то же время как будто источался отовсюду: из крупной самоцветной береговой гальки, на которой лежали они втроем — он, его друг и она; из низкой шипящей морской волны, лизнувшей берег и докатившейся пенным оголовком до их обнаженных ног, — пена искрилась бриллиантовыми блестками; из прибрежных сопок, поросших голубыми и желтыми кедрачами, — кедрачи, казалось, тлели сами по себе нежным акварельным светом; из шумного северного моря, изрытого сверкающими сполохами и уходящего под горизонт; из клещей далеко выдавшихся в море мысов и из самого неба, такого ярого от света, что хотелось закрыть глаза. Но и сквозь сомкнутые веки небо казалось сгустком живоносного горячего света, заполняющего все клеточки их обнаженных тел.

Никто из троих не испытывал никакого смущения от своей наготы — Евгений отметил в закоулке сознания, что как раз это и было правильным: лежать обнаженными и любезно беседовать, — дул ветерок, пошумливало море, посвистывали стержни жесткой высокой травы под береговым увалом, тени летящих чаек наплывали на них и уходили в сторону. Их собственные голоса напоминали птичье воркотание, они не только понимали друг друга, но и обменивались замечаниями с чайками и с небольшим беспородным псом с вислыми ушами и съеженным куцым хвостом — он сел поодаль и деликатно поглядывал на них, временами отводя морду в сторону. Как и всех остальных псов в поселке, его звали Тобиком, во всей его заостренной к носу морде, в его темной шкуре — такой темной, что не отражала солнечных лучей, отчего он, беспородный, казался силуэтом своим схож с диковинным существом из иного мира, — было что-то вещее, звериное, инопланетное. Когда он поворачивал морду в сторону лежащих, донышки его глаз светились золотистым светом.

Евгений был внутренне согласен с тем, что везде свет, и не хотел темноты. Свет казался ему естественным и правильным, никогда не прекращающимся. Неважно было искать причину света: свет был, и этого казалось достаточно. Они трое и сами светились нежными розовыми телами, лучистые зайчики света от их глаз прыгали по гальке. Свет вибрировал и — слышно было — звенел тонким музыкальным звоном: дринь-динь-динь…

С тревогой, опахнувшей его во сне, Евгений вспомнил, что женщину зовут Виталией и что она была его женой. Однако почему «была»? Она по-прежнему его жена, и это после их свадьбы они лежали на берегу моря и пили из широкогорлых бокалов что-то темное и тягучее, похожее на нектар, и бокалы не падали на гальку, оставленные рукой, а невесомо зависали в воздухе. Место, где они тогда жили и где поженились, и теперь никуда не исчезло и находится на севере. И сейчас, как и тогда, называется Оссорой. В этом названии тоже было что-то мелодичное: он силился вспомнить, что оно означает в переводе с корякского языка, но не мог вспомнить.