Анна Михальская - Порода. The breed

Старший Герасимов нашел, наконец, ответ:

— Что ж, люди вообще неблагодарны. А крестьянские дети выгоды своей не понимают: им говорят, что у них все отняли, они и верят, хотя у них не отнимали — им давали: знания давали и дело в руки. Серьезное у княгини в школе было образование. Как раз хотела вырастить хозяев столыпинских ферм: льноводство, пчеловодство, коневодство, агрономия — чего только не было, чуть не академия. Учиться не захотели: не поверили. А “революционерам” поверили. Но может, Миша, они и правы: смотри, что теперь! Какие уж фермы, да и Столыпина нет. Война деревню истощила, войне все отдали — хлеб, скот, коров-кормилиц. Да что там — отцов отдали. И сами в солдаты идут сейчас крестьянские мальчики. Школу-то закрыла княгиня чуть не десять лет назад. А у родителей их, верно, еще тогда предчувствие было, что все зря. Тогда ведь тоже только война кончилась. И какая война! Вот и “революционеры” появились, как мухи падальные. Не они причина. Они — только болезнь ослабленного организма. Без слабости тела нет и болезни.

— Ну пусть, но каково самой княгине! Все впустую, все зря.

— Знаешь, Миша, друг мой, нельзя же руки опускать. Лучше делать, стараться, хоть и знаешь внутренне: напрасно. По крайней мере, собрала целый музей древностей и Смоленску передала…

— Передала. Но кому? Да и зачем? То, что на Парижской выставке толпы собирало, здесь, на родине, не вызывает даже недоумения. Страшная горечь осталась, а сидит теперь в Талашкине со своей подругой вдвоем… Слышал, будет зимовать. А что до музея — так, сказать по правде, не нужен он никому. Город, во всяком случае, не в восторге. Навязанные подарки. Требуют большого внимания, а никакого интереса к этим вещицам нет.

— Да, дорогой мой. Это именно и страшно. Ничто никому не нужно. Я же говорил тебе сегодня — помогать не-ко-му. Я даже больше скажу: я вывел три принципа современной жизни нашей. Первый: ничто не важно . Второй, следует из первого: может быть все что угодно .Третий, следует из двух предыдущих: никто не может предсказать, что будет . Вот и все… И все!

— Ну, это уж ты чересчур хватил! Я ведь только одно хочу сказать: все же мы живем, должны жить. Ну, съезди хоть раз на охоту, поживи настоящей жизнью. Жизнь не только в служении. Ну, хочешь служить, послужи себе, наконец!

— А вот тут, голубчик, мы дошли, кажется, до главного. Мы с тобой ведь люди не простые. Порода наша в веках такова, что просто жить мы не можем. Кто в военной службе — все наши предки, ты знаешь, — а мы с тобой уже в гражданской, — все служили и служим. Мы только этой службой, этим служением связаны с отцами нашими и пращурами. Здесь непрерывность нашей крови, нашей породы. Откажемся — все прервется. Вот хоть собак своих возьми: что за борзая, которая вместо того чтоб волка брать, будет у тебя в санях под теплым пологом нежиться… А волка брать трудно, страшно! Сам знаешь, сколько борзых гибнет. Но породистая, кровная собака умрет, а сделает.

— Вот и Сергей Кареев говаривал: “Собака не ладами [45] Стати, особенности сложения борзой скачет, а породой”.

— Что ж у нас-то с тобой породной страсти этой мало? Нет, значит, и породы? Кто ж мы? Дворовые шавки — поспим, потявкаем — и опять под дом? А что волки за кустом сожрут — так ведь это когда будет, да и будет ли?

— Да, дворняжка служит хозяину. А через это — прежде всего себе , как наши нынешние министры, как множество новых наших чиновников… Тебе ли не знать? Но подумай: борзые ведь не для меня волка берут, не мне служат.

— Ну, как же, милый, не тебе? Зачем же ты их держишь, зачем на охоту возишь? Впрочем, ты прав. Не тебе они служат. И ты, как они, охотник. И ты, и твои борзые вместе служите одному — Охоте! Вот в чем и сказывается порода — служить тому, чему служили предки веками, хоть, может, это сейчас, сегодня, и не нужно никому — никому лично .

Осип Петрович налил себе и Михаилу по рюмке смородиновой настойки, выбрал одну из своих трубок — черешневую — и стал набивать.

— Мачеварианов, кажется, укорял наших кареевских собак, что у них морды тонкие, как черешневый чубук, — глядя на трубку, вспомнил Михаил классика псовой охоты. Поднял рюмку, с наслаждением выпил и откинулся в креслах: отвлеченные разговоры утомляли его. Но этот, кажется, взволновал:

— Однако ж и обществу сейчас ничего не нужно, не только лицам. Оно само все отвергает: все усилия, ради его же блага совершаемые, все труды — все отрицает, ничего не принимает!