Анна Михальская - Порода. The breed

Я стою у окна и всматриваюсь во мрак. Я знаю, что внизу река. Больше нет ничего — ни набережной, ни моста — черная пустота. Во всем мире нет больше ничего и никого. Я одна. Над рекой, на проволоке, повисшей в пустоте, горит единственная тусклая лампочка. К ней приближается чья-то тень, темная даже в этой кромешной тьме. С черной тенью надвигается такой ужас, что я просыпаюсь.

Резко, как будильник, прозвучал звонок в дверь. Это был Андрей, а с ним — его школьный товарищ. Позвонили Валере. Он был у себя дома, на Маяковке, в громадной квартире, обшарпанной и замусленной поколениями щенят, в своем исконном жилище, похожем на разветвленную собачью нору. Выходить на улицу он не собирался.

Меня никто не слушал, на мои вопросы не отвечали, и я скоро поняла, что меня как бы нет. Мужчины сели на кухне и стали вдвоем думать, что делать. Идти или нет. Куда идти. Разговор быстро затих. Ясно было, что на самом деле они уже решили. Им нужно было только окончательно собраться с духом — присесть на дорогу. Меня не взяли. Хлопнула дверь, и я снова подошла к окну.

Над Москвой уже давно стоял глухой гул. Справа, со стороны Белого Дома, послышался сухой треск. Над мостом, совсем низко, прочертили ночь красные огоньки, похожие на искры большого костра. Только они летели не вверх, а в стороны. Я не выдержала и бросилась вниз по лестнице, выскочила во двор, побежала к арке, выходящей на набережную. Сосед поймал меня за рукав. Мне показалось, что треск усилился. К этому времени он уже почти не прекращался. Гул нарастал. Со двора было видно, что над Смоленской тоже пролетают красные искры. Поняв, что я не знаю, куда бегу и зачем, сосед довел меня до квартиры и уговорил никуда не соваться и вообще не делать глупостей, а лучше сидеть смирно и ждать. Повернулся, каблуки застучали вниз по лестнице. Так я снова оказалась у окна.

Началась следующая порция времени. В ней время не двигалось, а стояло, и провалилось в прошлое одним куском, как непрожеванный кусок хлеба в голодный желудок. В этом куске оказались голоса дикторов “Эха Москвы”, угроза, ярость, бессилие, чужая смерть и кровь, ожидание того же для близких.

Наконец наступило освобождение — пробуждение от ночного кошмара, длившегося двое суток. Утром 21 августа мы пили водку. Утром 22-го — шампанское, уже на Площади свободной России.

Подробно, по свежим следам, я описала ход событий в длинном письме Мэй. Я даже нарисовала план — где стояли танки, где БМП, куда они двигались. Как я узнала после, особое впечатление на граждан Соединенного Королевства почему-то произвело то, что Андрей отправился в свой поход ночью 19 августа, вооружившись железной цепью от борта грузовика.

Мне стало известно также, что мое письмо с описанием событий и планом распространилось во множестве копий и стало достоянием английской общественности. Приехал корреспондент газеты “Sun”. Я не стала с ним встречаться.

В Москву хлынули дары — “гуманитарная помощь” владельцам борзых от англичан, в основном собранная Мэй и ее подружками Пат и Пам. Весьма забавные вещи обнаруживались в коробках с посылками. За одной из них мне пришлось идти в отель “Метрополь”, мимо презрительных швейцаров. Объясняться с охранниками на родном русском оказалось несравненно труднее, чем на чужом иностранном — с носителями английского. Один из англичан подскочил ко мне, помог миновать привратников, и тут выяснилось, что это и есть тот самый журналист из “Sun”. Он выхватил фотоаппарат, как пистолет. Легко вскинув на плечо тяжеленную коробку с “помощью”, я ринулась прочь из “Метрополя”. Уже на ступеньках русская метель надежно укрыла меня от папарацци. Наступила следующая зима.

Британский клуб любителей русской псовой породы принял Андрея, меня и Тарика в почетные члены. Это произошло на специальном заседании, еще 22 августа, в день победы русской демократии. К глубокому сожалению обычных членов, почетные прибыть не смогли по не зависящим от них обстоятельствам.

Всемирный клуб борзых по представлению Британского направил в Москву колонну большегрузных машин с кормами для русских псовых, бедствующих в снегах, пока хозяева борются за свободу. Колонна, прошедшая всю Европу, застряла на нашей границе с финнами: в сопроводительных документах что-то оказалось не так. Таможенный пункт носил на редкость противное название — то ли Торфяники, то ли Лужицы, а может, Слякотники. Странно, что я его забыла — целый месяц мы вместе с Андреем оформляли документы и слали в эти проклятые Склизкости факсы — один за другим. В конце концов нам удалось документально подтвердить, что в кормах «Педигри» нет ни ящура, ни бруцеллеза, ни коровьего бешенства. Тогда наши таможенники решили, что я как адресат груза должна оплатить простой транспорта. Сделать это не смог бы из личных “чистых” денег даже первый президент новой, демократической России. Заплатил какой-то приятель Мэй, тоже известный английский борзятник.