Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц [litres]

– Сколько ему сейчас?

– Ой, не знаю. За шестьдесят, наверное. – Тарику сколько?

– Ах, вот ты о ком. Шестнадцать лет. – Красивый мальчик. Ведь правда? Лейла пожала плечами.

– Да уж и не мальчик. Шестнадцать лет.

Почти мужчина. Ведь правда?

– Ты куда клонишь, мама?

– Никуда, – невинно улыбнулась Фариба. – Никуда я не клоню. Просто ты… Да ладно. Я лучше промолчу.

– Ты что-то задумала, точно, – рассердилась Лейла.

– Послушай-ка. – Мама положила руки на край котла, да как-то хитро сложила их вместе, будто заранее тренировалась. И тон у нее был какой-то непростой.

Сейчас будет учить жизни, поняла Лейла. – Когда вы еще дети и всюду ходите парой, прямо не разлей вода, ничего страшного в этом нет. Все вокруг только умиляются, глядя на вас. Но сейчас вы выросли… А ты носишь лифчик, доченька?

Вопрос застал Лейлу врасплох.

– Что ж ты мне ничего не сказала? Ты меня огорчаешь. – Чувствуя перевес, мама пошла в наступление: – Дело тут не во мне и не в лифчике. Речь идет о тебе и о Тарике. Он мальчишка, и ему на свою репутацию, само собой, плевать. Но ты-то девушка. А репутация девушки, особенно такой красивой, как ты, дело тонкое. Представь, что у тебя в руке птичка-майна. Стоит чуть разжать кулак, и она – раз! – и улетела.

– А как же ты сама лазила через забор в сад к Баби? – отбила атаку Лейла.

– Мы были двоюродные. И мы поженились. А этот юноша просил твоей руки?

– Он мне просто друг, рафик . Ничего такого между нами нет. – Убежденности в разгоряченном голосе Лейлы не было. – Он мне как брат… – Тут Лейла осеклась, сообразив, что ляпнула не то.

Но лицо у мамы уже затуманилось, помрачнело.

– Никакой он тебе не брат, – хмуро сказала она. – Тоже сравнила – одноногий сын плотника и родные братья! Да он им в подметки не годится!

– Прости, я не то хотела сказать… Мама тяжко вздохнула.

– Во всяком случае, – произнесла она уже без прежнего воодушевления, – если вы будете неосторожны, люди начнут болтать.

Лейла открыла было рот, но ничего не сказала. Мама во многом права. Лейла сама знала, что дни беззаботных забав на глазах у всей улицы бесповоротно миновали. Уже довольно давно Лейла приметила, как странно на них поглядывают, стоит им с Тариком показаться вместе. Казалось, их осматривают с головы до ног, а потом перешептываются за спиной. Лейла и внимания бы не обратила, если бы – она это теперь четко сознавала – не была по уши влюблена в Тарика. Когда он рядом, в голову так и лезли всякие непристойные глупости, и она ничего не могла с собой поделать. Лежа ночью в кровати, она представляла, как он целует ее в живот своими мягкими губами, чувствовала его руки у себя на шее, на спине и ниже. Лейла понимала всю греховность таких мыслей, но какая сладкая, теплая волна заливала все ее тело снизу доверху! Щеки-то делались до того красные, что, казалось, светились в темноте.

Определенно, мама права. Лейла подозревала, что про нее и про Тарика уже курсируют сплетни, что их всерьез считают влюбленной парочкой. Как-то на улице они повстречали сапожника Рашида, за которым тащилась его жена Мариам, закутанная в бурку.

– Ну вылитые Лейли и Меджнун, – игриво сказал Рашид, намекая на поэму Низами [36] Гянджеви Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф Низами (около 1141 – около 1209) – классик персидской поэзии, один из крупнейших поэтов средневекового Востока. Его наследие одинаково широко ценится как национальное в Иране, Азербайджане, Таджикистане и Афганистане. Третья поэма Низами «Лейли и Меджнун» (1188) разрабатывает сюжет старинной арабской легенды о несчастной любви юноши Кейса, прозванного «Меджнун» («Безумец»), к красавице Лейли. Поэт Кейс влюбился в свою двоюродную сестру и сошел с ума от любви. Лейли, насильно выданная замуж, умирает от любви к Кейсу; узнав об этом, Кейс приходит на ее могилу и умирает там. Автор задается вопросом: что получили влюбленные за свои земные страдания, где их место в загробном мире? И он видит сон: в раю стоит трон, на этом троне живут два ангела, счастливо лаская друг друга… , сложенную еще в двенадцатом веке, за четыреста лет до «Ромео и Джульетты» Шекспира.

Мама права.

Только ей ли читать мораль? Такое право надо заслужить. Одно дело, если бы на эту тему заговорил Баби. Но мама, где она была все эти годы? Уж точно не рядом с Лейлой. Несправедливость какая. Получается, дочка для нее вроде кухонной утвари: захотел – задвинул в дальний угол, а захотел – вытащил на свет божий.

Но сегодня, в великий для них для всех день, наверное, не стоит вспоминать обиды и портить праздник.