Мюриель Барбери - Элегантность ёжика [litres]

Чайная церемония прошла на высоком уровне. Мама накрыла стол по всем правилам: чайный сервиз, подарок бабушки, с позолотой и розово-зелеными бабочками, миндальные пирожные от Ладюре, – хотя сахар подала коричневый (обозначение левых взглядов). Мадам де Брольи, уж конечно, успела добрых четверть часа проторчать на площадке этажом ниже и выглядела несколько смущенной, но довольной. И еще слегка удивленной. Наверное, наш дом представлялся ей совсем по-другому. А уж мама вовсю демонстрировала свои прекрасные манеры, светские таланты и глубокие познания в сортах кофе, пока наконец не сочла нужным, участливо склонив голову, спросить: «Так вы сказали, вас беспокоит состояние невестки?» – «Э-э, ну да… – промычала мадам де Брольи. Похоже, она уже позабыла, какой придумала предлог для визита, и теперь подыскивала, что бы сказать. – Понимаете, у нее депрессия». Ничего лучшего, видимо, не придумалось. И тут уж мама развернулась. Зря, что ли, она разбивалась в лепешку, теперь ее очередь наслаждаться. Она закатила мадам де Брольи целую лекцию о фрейдизме, приправив ее смачными анекдотцами из сексуальной жизни мессии психоанализа и апостолов (включая байку про Мелани Кляйн) и ввернув пассажи о феминизме и отделении школы от церкви. В общем, по полной программе. Мадам де Брольи повела себя как добрая христианка. Стоически перенесла оскорбление, вероятно решив, что это заслуженное и не слишком тяжелое наказание за грех любопытства. Собеседницы разошлись довольными, каждая по-своему. За ужином мама сказала: «Эта де Брольи хоть и святоша, но очень милая женщина».

Короче говоря, месье Одзу взбудоражил весь дом. Олимпия Сен-Нис сказала Коломбе (которая терпеть ее не может и называет «чокнутой курицей»), что у него есть два кота и что ей не терпится их увидеть. Жасента Розен следит за всем, что происходит на пятом этаже и аж дрожит, когда об этом заходит речь. Меня тоже интересует новый жилец, но в силу особых причин. И вот с чего все началось.

Однажды я поднималась в лифте вместе с месье Одзу, и вдруг кабина застряла. Мы проторчали целых десять минут между третьим и четвертым этажом, а все потому, что какой-то недотепа сначала собирался ехать вниз на лифте, а потом передумал и пошел по лестнице, но оставил дверь шахты приоткрытой. В таких случаях надо или ждать, пока кто-нибудь сообразит, в чем дело, или кричать и звать на помощь кого придется, стараясь при этом не терять достоинства, что не так-то просто. Мы кричать не стали. А воспользовались этим временем, чтобы поближе познакомиться. Любая из наших женщин продала бы душу, чтобы очутиться на моем месте. Конечно, мне, с моей японской жилкой, было приятно поговорить с настоящим японцем. Но главное, мне понравилось содержание нашего разговора. Сначала он сказал: «Твоя мама говорит, что ты учишь в школе японский. И далеко ты продвинулась?» Я отметила про себя, что мама не упустила случая похвастаться, и сказала по-японски: «Да, месье, я немножко знаю японский, но еще не очень хорошо». Он ответил тоже по-японски: «Если хочешь, я мог бы поучить тебя правильному произношению», – и тут же повторил это по-французски. Это было здорово! Ведь большинство сказало бы: «О, как ты хорошо разговариваешь, браво!» – хотя, уж наверное, произношение у меня кошмарное. Я сказала, что хочу, он поправил ударение в одном слове и продолжал по-японски: «Называй меня Какуро». – «Хорошо, Какуро-сан», – сказала я опять-таки по-японски, и мы оба засмеялись. А потом мы перешли на французский, и тут-то случилось самое странное. Ни с того ни с сего он вдруг говорит: «Что ты думаешь о нашей консьержке, мадам Мишель? Я бы очень хотел побольше узнать о ней». Другие стали бы ходить вокруг да около, а он так прямо и сказал. И еще прибавил: «По-моему, она совсем не то, чем кажется».

С некоторых пор у меня тоже появились такие подозрения. На первый взгляд консьержка как консьержка. Но если присмотреться… да хорошенько… то увидишь: что-то тут не так! Коломба терпеть ее не может и относит к отбросам человечества. Однако для Коломбы все, кто не укладывается в культурную норму, – отбросы человечества, а ее культурная норма – это принадлежность к правящей верхушке плюс блузки фирмы «Аньес Б.». Мадам Мишель… Как бы это сказать? В ней чувствуется ум. Хотя она явно старается скрыть его, делает все возможное, чтобы выглядеть заурядной консьержкой, притворяется тупицей. Но я-то не раз наблюдала за ней, когда она разговаривала с Жаном Артансом или с Нептуном за спиной у Дианы, видела, как она смотрит на здешних важных дам, когда они проходят мимо нее, не здороваясь. В ней есть элегантность ежика: снаружи сплошные колючки, не подступиться, но внутри… что-то подсказывает мне, что внутри ее отличает та же изысканная простота, какая присуща ежикам, зверькам апатичным – но только с виду, никого к себе не подпускающим и очень-очень славным.