Даша Полукарова - Время невысказанных слов

— Никто тебя не просит делать какие-то уступки, наступать на горло своей песне…

— Грозовский, прекрати нести чушь! Лучше скажи, в чем дело, или я брошу трубку! Мне правда надоела эта глупая ситуация.

— Ситуация и правда глупая, вот тут ты в точку попала, — хохотнул он. — И самым глупым в ней является твое поведение.

Я в замешательстве отвернулась от остановки, до которой не дошла десяти шагов.

— И что же я сделала такого глупого?

— Ты хочешь знать? Уверена? Ладно, это, конечно, твое дело, отдавать или не отдавать кому-то роль, все правильно. Но вот ты постоянно болтаешь о том, что тебе все равно плевать на этот театр, плевать, участвуешь ты в постановках или нет, тебя не прельщает эта закулисная борьба за роль и уж точно безразлично, кто будет играть в новой постановке Яши! А сама — уперлась и не хочешь передать эту роль Анжеле. И только из чистого упрямства и неприязни к ней, я считаю! Ты просто как собака на сене, вот каламбур, да?

— Постой, постой…. - остановила я этот поток. — Когда это я постоянно твержу о своем безразличии к нашему театру? Да, я говорила, что не хочу опускаться до закулисной борьбы и лучше отдам роль, чем буду устраивать какие-то козни, но… я не говорила, что мне плевать. И уж точно ничего не говорила о постановке Яши, да я вообще услышала о ней всего два раза — когда он сам упоминал об этом и когда вы с Максимом что-то болтали об этом в автобусе! Все. Я еще ничего не знаю, я не назначала себя на роль, а отказалась от вашего предложения лишь потому, что меня возмутила сама абсурдность этой ситуации — меня просят отдать мифическую роль, потому что претендентка может взбеситься по этому поводу!.. Кто тебе наплел про постоянные мои выкрики?

— Но Максим подходил к тебе дважды на последних репетициях, и ты каждый раз отвечала ему…

— Марк, что ты несешь? — я слишком устала, чтобы спорить и мне жутко не нравилось оправдываться. — Не подходил ко мне Максим. Ни разу.

Он помолчал.

— Ну раз ты так говоришь…

— Подожди… Что значит «раз ты так говоришь»? Ты мне не веришь?

— Я не знаю.

— Иди ты знаешь куда, Грозовский… — я остановилась, сделала глубокий вдох. — Можешь ко мне больше не подходить и не звонить, а прямо сейчас бежать к своему прекрасному честному новому другу, за которым ты так боишься не успеть. И не говори мне потом, что он тобой пользуется! Кажется, это были твои слова? Нет, я ослышалась. Это сказал один мой друг, а ты тут совсем не при чем!

Я нажала на «отбой» и пошла по тротуару мимо остановки и цветных вывесок.

Навстречу шагали веселые компании, парочки, подружки, летя на блеск и шум центральных огней города: клубов, магазинов, кафе и ресторанов. Я усмехнулась, глядя им вслед, потому что — увы — когда-то тоже летела на этот блеск; но та Варвара Трубецкая исчезла, испарилась, скрылась, когда, держа в одной руке золотую медаль, а в другой — аттестат, встречала рассвет в городе детства.

Той Варвары больше нет, как нет и того мальчика, которого мама записала в театральную студию, боясь, что он запишется на занятия по боевым искусствам (отец Марка — дальнобойщик — погиб в драке в каком-то баре).

Правда, тот мальчик — я имею ввиду Марка — нисколько не страдал по этому поводу и не разделял страха мамы. Он был в своей стихии. И именно поэтому ему было все равно, будут ли над ним смеяться из-за его так называемого «девчачьего» увлечения. А я? Я тоже поступила так, как считала нужным, но в своей ли стихии я находилась сейчас — заперев себя еще на один год в Воронеже, между двух огней — работой и театральной студией? Пожалуй, нет.

Я прекрасно помню, когда захотела уехать. Можно сказать, что на это меня сподвиг Марк, и никто иной, хотя мы учились в параллельных классах и едва тогда общались, а после того случая, который я имею в виду, он едва мог меня переносить.

Это был десятый класс, практически перед самым Новым годом. Марк играл в театральной постановке, в «Разбойниках» Шиллера. Главная роль, серьезная постановка, в зале — вся школа и руководитель известной в городе «Молодежной труппы любителей-театралов» Яков Андреевич Смирнитский.

Но… легкомысленная Варвара Трубецкая, занятая в то время исключительно своими проблемами, о масштабе события и не догадывалась. Она ввалилась в зал со своими дружками — весьма сомнительными личностями — как раз в тот момент, когда Карл Моор, то есть Марк Грозовский произносил один из важнейших за всю пьесу монологов.

Ввалилась, чем сбила потрясающе начавшуюся речь и уселась на задних рядах, обширно привлекая внимание доброй части зала.