Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

– Мам?

– М-м?

– Диана рассказала мне. Ты понимаешь, про…

Слово «выкидыш» я произнести не могу. Глэсс по-прежнему не спускает глаз с колонки, и единственной заметной реакцией с ее стороны остается легкий кивок.

– Тебе от этого так плохо?

– Нет. – С тихим треском перед моими глазами лопаются тысячи крошечных радужных пузырьков.

– Но и поэтому тоже. Спрашиваешь себя, почему я сама тебе не рассказала раньше?

Я киваю.

– Потому что ты бы воспринял это с моей стороны как то, что я настраиваю тебя против Дианы, не так ли?

– Возможно.

– Не возможно, а точно. – Глэсс проводит рукой по лбу, утирая мелкие капельки пота. От колонки несет чудовищным жаром. – После того как она мне сказала, я ненавидела ее. Но когда я наконец готова была простить, уже ненавидела меня она . Честно признаться, я не знаю, как разорвать этот порочный круг, если только она тоже не приложит каких-то усилий со своей стороны.

Она запрокидывает голову и делает глубокий вдох, затем медленный выдох. Может быть, она плачет. Я не могу ничем помочь ей – и понимаю, что она на это и не рассчитывает. Я достаточное количество раз пытался быть посредником между Дианой и ней.

– Но Бог с ним, – Глэсс шумно всхлипывает, недвусмысленно давая понять, что тема закрыта. – А что произошло между тобой и Ником?

Надо произнести это быстро. Если я помедлю, я вообще не смогу раскрыть рта.

– Он переспал с Кэт. Никто из них не знает, что я это видел.

Кажется мне это или нет, сказать я уже не могу – слишком часто за последние дни сон опасно граничит с явью, – но в ответ Глэсс оборачивается ко мне, и такие знакомые черты ее лица вдруг выстраиваются в совершенно иное выражение. Лоб и уголки губ резко устремляются вниз, и широко распахнутые глаза приобретают настолько пораженное выражение, что я еле удерживаюсь от того, чтобы не засмеяться. Я чувствую себя ужасно – ведь даже при том, что произошедшее действительно ужасно, случаются гораздо худшие вещи, нежели предательство или утрата любви, но даже утраченная и преданная любовь не могла бы вызвать такой реакции.

Словно с тебя содрали кожу и натерли солью.

Эти слова проникают в мое сознание, бесцветные, без всякого выражения, беззвучные, как обрывки порожденного звуком воспоминания – воспоминания о Глэсс. Воспоминания старого , ободранного, как уголки до дыр засмотренной фотографии в выцветшей, странно-размытой сепии.

– …или ты допускаешь, что придется делить его с Кэт?

Я уверен, что пропустил первую часть фразы, и уверен, что это моя слабость или больное воображение сыграли со мной злую шутку, так как Глэсс по-прежнему смотрит на меня, но на ее лице нет ни тени изумления, ни смущения – лишь заинтересованность с легким оттенком участия. Я отрицательно мотаю головой.

– Нет, это было глупо с моей стороны, да и кто бы мог это сделать, – спохватившись, бормочет она. – Я только подумала… Вдруг он именно этого хочет. Но, может быть, это вовсе ничего и не значило. То, что двое людей переспали, может больше не повториться.

– Не думаю, что в данном случае так и есть.

Глэсс пожимает плечами.

– Может быть, ему в действительности не нравятся мужчины. Или он чувствует к ним то же, что и к женщинам, такое тоже не исключение. Ты уже думал об этом?

– Думал. И даже если бы это было так, я бы все равно не желал делить его с Кэт. Точно так же, как не желала бы она. Скорее мир бы перевернулся.

– Дай руку, Фил.

Она смахивает пену и пот, каплями стекающий с моей ладони. Редкое прикосновение – настолько, что в детстве я считал, что нам с Дианой потому их достается так мало, что много достается ее любовникам.

– Это нечестно, – шепчу я.

– Фил, честно никогда не бывает.

– Что мне делать?

Как часто ей задавали этот вопрос – сто раз, двести? Еще чаще? И как часто я слышал на него ответ, когда поздним вечером или уже за полночь сидел с Дианой под столом, подслушивая ее разговоры с клиентками?

– Чего ты стоишь в своих глазах, дарлинг?

– Я не знаю.

– Кого ты любишь больше, себя самого или его?

– Я не знаю.

Глэсс выпускает мою ладонь и поднимается.

– Как только узнаешь, все твои проблемы будут решены.

– Спасибо, ты мне очень помогла!

– На здоровьице, – ее взгляд смягчается. – Я серьезно, Фил. Не унижайся только из-за того, что ты боишься потерять его.

В дверях она оборачивается.

– И не сиди в ванне всю жизнь, дарлинг, – кожа скукожится.

Я жду, пока ее шаги смолкнут в коридоре, и закрываю глаза; затем, вдохнув, задерживаю дыхание и погружаюсь под воду. Пена с хлюпанием смыкается над моей головой. Я прислушиваюсь к далекому, многократно усиленному водой урчанию и шепоту Визибла, металлическим щелчкам в старых водопроводных трубах, слышу пульсирующий гул, с которым сердце гонит кровь по моим жилам. В какой-то момент мои легкие готовы разорваться. Перед глазами пляшут красные точки, складываясь в две строки на белом фоне открытки от Паскаль.