Лариса Бау - Памяти Лизы Х

Вставали рано, начинался суетливый крестьянский день: принести воды, пойти в огород, нарвать овощей, вытащить яйца из-под кур. Лепили пельмени, чистили ягоды для варенья, болтали. Лиза старалась, но внутри оставалось это сокрушительное темное неучастие. И так всегда, ей не раствориться в «сейчас», навсегда посторонний. Как печально, вот началась примирительная жизнь, приятная, в достатке, в семейных радостях, в спокойных ночах. Но опять настигала ее смутная печаль, тревога, знакомое чувство, что жизнь не удалась, неправильно сложилась, невовремя, не к месту.

Это только она такая? Или ее поколение? Может, и Татьяна из гнойного отделения тоже просыпается от каждого шороха под дверью? И мечтает про синее море, где она идет по берегу с Ильей, и он обнимает ее, говорит ласковые слова…

Или Ирина Степановна нюхает цветы, а у нее война внутри, и вдруг пронзает так, что замолкает, забывает слово, и заставляет себя продолжать, не бежит засунуть голову под подушку, чтобы зажмуриться навсегда.

— Ты грустная, тетьЛиза, так нельзя. Наверно, это потому, что у тебя детей нет, от них заражаешься весельем.

— Мои дети — это мои больные, да и дома были — мои старики. На себя уже не хватает веселья.

— Нет. Это неправильные дети, — засмеялась Вилена, — не доверчивые, уже как бы обманутые. Порченные жизнью, такие не считаются. Нужны маленькие, настроенные на светлый путь! И не спорь, что потом обрубится. У всех потом, но все хотят светлый путь сначала, даже не советские, даже религиозные, всякие.

— Да, да, я тоже хотела.

Лето было знойное, комариное, к полудню Лиза уставала, шла на тераску передохнуть. Она читала вслух малышне уже совсем другие книжки: про Незнайку, про роботов, знакомые ей с детства старые волшебные сказки нравились только девочкам.

Жизнь на даче текла плотно, изредка проваливаясь воспоминаниями в прошлое, в смерти-потери, несбывшееся дергало за руку: а вот посмотри у них, у тех, там, за рекой, за долиной, даже там, где живут люди с песьими головами и текут красные реки… Где катится на арбе старуха с котомкой, погоняет возницу в шутовской шапке среди хаоса в белом мареве и в красных брызгах, напоминающих, да, напоминающих кровь…

Шавкат делал ягодное вино, пили мало, строго по рюмочке в выходной. На даче позволялось почаще. Видно было, что Вилену боялся, но, когда она уезжала в город, приносил бутылку, и они сидели с Лизой до ночи. Вроде он был счастлив, для него удачно «порвалась связь времен». Печаль его отца, да и Ходжаева тоже, их ненужные знания, тоска по Раю миновали его. Он был доволен жизнью, семьей, детьми, его любили, он обожал летать, и здоровье пока не оставляло его. Дети не спрашивали про войну, прошлое, он и не говорил. Они смотрели вперед, да и он не оглядывался.

Шли годы, такие одинаковые уже. Дни начинались долго и неохотно, перетекали в полдень, почти всегда солнечный и уже усталый, и внезапно кончались скорыми вечерами. Раз и день прошел. Уже и неделя прошла. Выходные, понимала Лиза по шуму соседей среди дня.

Сегодня будет стирка, местный базарчик, сериал про милиционеров по телевизору. Возможно принесут ветеранский паек. Приносил вежливый мальчик в белой рубашке с галстуком из райкома, или это из горкома? В промокшем бумажном пакете обычно был кусок мяса, макароны, пшенка, сахар. Мальчик пожимал руку, благодарил за «службу родине в тяжелую минуту, за спасение от фашистских захватчиков», мямлил долго. Лиза приглашала его выпить чаю, но он всегда отказывался, в конце уверял, что паек — временная мера, и скоро все заживут обеспеченно. В магазинах было уныло, пусто, как во время войны опять начались карточки. Из-за какой войны? Ах, да, Афганистан, всегда найдется война поголодать.

Властные комитеты ветеранов приглашали на коммунистические праздники, слали открытки с поздравлениями: гвоздики, серп и молот, кремлевские звезды. Приглашали на концерты пионеров, военных хоров, она не ходила. И на выборы тоже не ходила, к вечеру прибегали агитаторы с урной: проголосуйте, ну пожалуйста, только вы остались неголосованная, а то нас не отпускают домой, пока всех не охватим. Лиза жалела их, понимала, что дома дети ждут, покорно опускала в урну бумажку. Страна рабов, и никуда не деться. Главное, не задумываться, жить бочком. Вот она и живет.

Она снова вернулась к дневнику. Купила тетради с коленкоровой обложкой, шариковые ручки. Старалась писать часто, думала над каждым словом. Перечитывала, и ей казалось неинтересно, ненужно. Вроде она уже читала такое где-то, или похожее.