Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Неожиданно Костик увидел представительного человека с гордо вскинутой маленькой головой. Человек этот стоял в дверях и оглядывал зал хозяйским взором в поисках свободного столика.

– Эдик! – громко позвал Константин.

Все обернулись, как по команде, обернулся и Шерешевский. Он увидел мужчину, машущего рукой, и нерешительно к нему направился. Было ясно, что он его не узнаёт.

– Эдик… – укоризненно сказал Костик.

– Котик… вы? – спросил Шерешевский. – Господи, я смотрю и думаю: какое знакомое лицо! Пожалуй, я на минутку присяду.

Костик невольно рассмеялся. С этой обязательной фразой он всегда подсаживался к ним с Яковом. Хоть что-то стабильно на этом свете.

Однако переменился и Эдик. Он раздобрел, и его бедра приобрели почти женскую пышность, мягко переливаясь за пояс. Зато шевелюра стала скромнее, многоэтажность ее исчезла, волосы, тронутые золой, были зачесаны слева направо, их разделял боковой пробор.

«Верный знак подступающей старости, – думал Костик. – Прибивает волосы. Человек еще, как говорится, в секу, но башня становится плоской кровлей, начинаются хитрости перед зеркалом. Ты еще крепко стоишь на ногах, а волосы никнут, сдаются первыми».

И круглые очи с их влажной томностью словно бы дали задний ход, меньше просятся из глазниц и потому не столь отчетливо передают состояние духа. С другой стороны, их выражение пришло в соответствие с присущей Эдику рассудительностью и солидностью.

– Ну, как я выгляжу? – спросил Эдик.

– Хоть куда, – весело сказал Костик. – Годы бессильны. Бедные женщины.

Эдик устало махнул рукой, но полные вывернутые губы раздвинулись в довольной улыбке.

– Это неинтересная тема. У меня совершенно другие мысли. Вы знаете, меня оперировали. Вынули восемнадцать камней. И надо сказать, красивой формы. Я их, знаете, даже храню. Правда, четыре из них съел кот.

– Досадно. Однако ж досталось вам! Надеюсь, все уже позади?

– Не знаю, Котик. Я уж не тот. Не выпиваю, не ем сладкого. На женщин я и смотреть не хочу.

– Бедный Эдик, я вам сочувствую. И современным девушкам – тоже. Значит, они теперь в безопасности?

– Ой, оставьте… И вы туда же… Только и слышно со всех сторон – современные девушки, современные девушки… Мастерицы делать себе рекламу. Уверяю вас, ничего особенного. Честное слово, все то же самое. Ну, нахватанней… что-то такое слышали… Все равно такие же эгоистки. Не вижу принципиальной разницы.

– Неужели все они таковы?

– Уж я-то знаю, что говорю. Представьте, выхожу из больницы, еле живой после всех потрясений, еду отдохнуть в санаторий, все мысли, естественно, об одном – как бы восстановить здоровье. И в первый же день знакомлюсь с одной… вы бы на нее посмотрели! Она мне годится в младшие дочери. Поражаюсь, как она вообще очутилась в солидном лечебном центре. Ну, слово за слово, пошли на озеро, купаемся, она веселится, я на нее смотрю, как старик, думаю: ладно, пусть забавляется, она молодая… ее время… Тут она начинает меня топить, вы ведь знаете эти их штучки, их игры… Я тоже ее шутя топлю, хочу доставить ей удовольствие. Вечером вдруг приходит ко мне. Я ей по-дружески объясняю: я болен, устал, не пью вина, не позволяю себе сладкого, из меня вынули восемнадцать камней. Но вижу, с ней говорить бесполезно. Она ни с чем не хочет считаться, не слушает никаких резонов. Решила – значит, вынь да положь! Вот вам – современная девушка. Ну, вы знаете мой гнусный характер, нет жесткости, не умею отказывать, и не хотелось ее обижать. Потом она убежала веселая, а я поражался ее эгоизму. Просто не находил себе места.

– Ваша доброта вас погубит, – сказал Костик.

– Наверняка. Я только и думал: пусть порадуется. Она – молодая… ее время…

Воспоминание о самопожертвовании привело Шерешевского в размягченное и элегическое настроение. Приметив это, Костик спросил:

– Жив Габор?

– Какое?! Давно уж дал дуба. А всё из-за шкурничества и рвачества. Больной, задыхался на каждом шагу, а вот подите ж – не мог уняться. И вел нездоровый образ жизни. Пил со всякой шпаной каждый вечер. А считал себя артистом. Смешно.

Было похоже, что смерть соперника не умерила в Эдике старой ревности.

– И все же он был музыкант божьей милостью, – сказал Костик.

– И вы туда же! Большой рекламщик, вот кто он был! Умел себя подать, это верно. Ну, ладно, что теперь говорить…

Он был прав. Спор не имел смысла.

– Маркушу видите?

– Раз в три года. Он женился, знаете.

– Кто же она?

– Какая-то женщина. Ничего интересного.