Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

На зимние студенческие каникулы Иван взял отпуск за свой счет и примчался в Курск. Нюраня заблаговременно, в оплачиваемый отпуск, уехала в дом отдыха.

Дети сломали кушетку, на которой спала внучка. Изголовье и изножье кушетки рухнули, откинувшись на пол, как конечности лошади, не выдержавшей нагрузки.

– Мы не виноваты, что мебель делают для малорослых! – оправдывалась Таня.

– Я починю, – говорил Иван. – Только надо клей столярный и посадить на шипы, а не на болты. Хорошо бы шипы твердой древесины, вроде дуба.

На Ивана Нюране было больно смотреть. Больно, потому что не оторваться. Неудобно, неприлично, стыдно. Точно молодой Максимка. Но ведь и по телефону она разговаривала не с деревенским стариком, а со своим юным любимым. Которому сто лет в обед.

– Почини, коль вызвался.

Нюраня села в кресло перед телевизором, сложила руки на груди. Затылком безошибочно уловила разговор детей.

«Тебе же на вокзал! У тебя билет!» – «Где тут у вас магазины строительные? И лесобаза?»

Иван кушетку восстановил. На поезд опоздал. Успеет ли добраться на перекладных до Ленинграда? Опоздает на работу, и денег, судя по тому, как отводил глаза, у него не густо.

– Бабушка Нюраня! Я тебя жутко люблю, почти как Баму! Объясни мне! Зачем ты вынудила Ивана ремонтировать чертову кушетку? Ты меня слышишь? Я к тебе обращаюсь!

– Затем, что настоящий мужик должен отвечать за все! За все! – повторила громче. – За сломанную кушетку и мир во всем мире. Так мама учила.

– Опять Анфиса с портрета? Как его раскопали и повесили, в семье начался сибирский террор. Что по телеку показывают? «Следствие ведут ЗнаТоКи»? Обожаю этот телефильм, – шмыгнула носом Таня.

Она быстро теряла энергию бунта против бабушки, сдавалась на милость и лебезила, как бы в шутку падала на колени и складывала молитвенно руки. Приемчики из арсенала Сони. Таня не испытывала страха или робости перед бабушкой. Просто бабушка была натурой столь мощной, что когда злилась и молчала, казалось, что в доме темнеет и все живое: Таня и цветы в горшках – вянут. Когда бабушка была в добром настроении, зелень на подоконниках цвела и благоухала, а Таня от души могла ныть и стенать, как ей плохо без Ивана.

По закону, Таня могла перевестись в ленинградский медвуз только после третьего курса. Но в законе была лазейка: по семейным обстоятельствам срок перевода мог быть сокращен. «Семейные обстоятельства» – это выйти замуж и воссоединиться с мужем. Свадьба Тани и Ивана? Конечно и незамедлительно! Эти два в общем-то разумных человека совсем ополоумели. Таня хочет бросить институт, вернуться в Ленинград, снова пойти санитаркой в больницу, поступать заново через год. Лишь бы находиться рядом с Иваном. Он, в свою очередь, ее жертв не приемлет. Это он всё бросает – работу, институт – и едет в Курск. Что, он там не устроится на какое-нибудь предприятие, не поступит в технический вуз? А то, что он за два года добился высшего разряда, что на него молятся кандидаты и доктора наук их научно-производственного, жутко секретного предприятия, можно закрыть глаза.

Их женитьба – это еще и разрешение проблемы с «кладовыми» деньгами. Таня – прямая наследница Анфисы, прямее не придумаешь. Иван имел законное право на вознаграждение как внук Максима, без которого этот клад пролежал бы в земле еще незнамо сколько лет и неизвестно, был бы когда-нибудь обнаружен, хуже того – отрыт совершенно посторонними людьми.

Двенадцать тысяч рублей – это взнос на кооперативную квартиру. Подарок небес. То есть надменной бабки Анфисы с портрета. Без этого подарка молодым пришлось бы ждать собственной квартиры лет пятнадцать.

Максим приехал в Ленинград загодя, раньше сына и снохи – родителей Ивана. Жена Акулина не могла отправиться в далекую поездку по причине плохого здоровья и ко всеобщему облегчению. Максим с Нюраней договорились встретиться загодя, за несколько дней до свадьбы, но Максим от «загодя» загодя приехал. Внука Ивана попросил, распорядился: приодень меня.

Костюм, выбранный в Гостином Дворе Иваном, две рубашки, майки, ботинки Максим покупал на свои – остатки «оружейных» денег. Внук, охламон, скалясь, сказал, что надо бы и бельишко обновить, не ровен час, а ты в замызганном. Следовало ему в лоб двинуть, но сдержался, измученный примерками. Бери мне трусы, Иван, раз пошла такая пьянка. Мои сбережения кончились, потраться, унучек, на дедово исподнее.

Таня отвела деда Максима в парикмахерскую, где ему шевелюру подровняли, а от кудлатой бороды почти ничего не оставили – так, лицо прикрыть. Сидел простынкой завернутый, а мастер ножницами вокруг него щелкал и приговаривал: ах, какой волос, ах, какой волной, ах цвет перец с солью. Вышел сам не свой, да еще в ботинках – разнашивал. Он всю жизнь в сапогах проходил. Теперь ступал с опаской, выходило – чинно, как купец.