Владимир Козлов - Lithium

– Он что, сошел с ума? – спросила я.

– Наверно. У меня другого объяснения нет.

Влад дотянулся до подоконника, взял сигареты и зажигалку, прикурил мне и себе.

– Я съезжу к нему домой, – сказал Влад. – Поговорю. Надо, чтобы он четко сказал этим бандитам: мы здесь не при чем. И когда он это сделает, я съезжу с ним в клуб, поговорим с людьми, может, кто-нибудь что-нибудь видел…

– И ты после того, что он сделал, готов ему помогать?

– Парень был в шоке. Не понимал, что делает. Они его били. У него синяки под глазами, губа рассечена.

– Из-за него меня чуть не изнасиловали, ты это понимаешь? Знаешь, что он должен сделать? Честно сказать своим родителям, чтобы они продали квартиру. Другого выхода я не вижу.

Саша жил с родителями в сталинском доме на Московском проспекте. Я ни разу не был у него в квартире, но однажды после репетиции мы пили пиво в его подъезде. Мне показалось что Саша не хочет пригласить меня в квартиру, и ему из-за этого стыдно. Мне было насрать.

Мы пили по второй бутылке, когда из лифта вышла соседка. Старуха за шестьдесят, в черном платье с колодками орденов и звездой Героя социалистического труда.

Саша сказал ей:

– Здравствуйте, Анна Петровна.

Старуха не ответила, лишь косо взглянула на нас. Зашла в свою квартиру. Заперла дверь изнутри.

– Все, мне надо идти, – сказал Саша. Он сунул мне свою бутылку. – Если хочешь, допей. Только не здесь, в подъезде, ладно?

Дверь открыла мать Саши. Немного за сорок, с волосами, собранными в хвост, в джинсах и черной майке.

– Здравствуйте. Саша дома?

– А кто вы?

– Меня зовут Влад. Мы с ним вместе играем в группе.

– Да-да, конечно, конечно. Проходите. Саши нет, но он должен вот-вот вернуться.

Я зашел в квартиру. Она показалась мне очень большой. Возможно, из-за высоких потолков. Я снял кеды, прошел за матерью Саши в комнату.

На всех стенах висели картины. В углу стояло черное старое пианино. Посреди комнаты – большой круглый стол.

– Чаю попьете? – спросила мать Саши.

Я кивнул. Она подошла к двери в другую комнату, постучала.

– Мама, здесь Сашин друг пришел. Вы хотите с нами выпить чаю?

Я взял чашку из старинного сервиза, с рисунком на ней: домиком и деревом. Поднес к губам. Сделал глоток.

– А где сейчас Саша? Он не сказал вам, куда пошел?

– Сказал только, что по работе. Рано утром в дверь позвонили, часов в шесть. И он сразу собрался и вышел. Я еще возмутилась, кто это в такую рань к тебе приходит, это ведь невежливо? А он сказал, что по работе. Для него это очень важно – работать. Причем, конечно, он хотел бы найти что-нибудь, связанное с музыкой, и иногда его зовут, и он играет. Но чаще всего, это работа, с музыкой не связанная. Афиши расклеивать, рекламу раздавать. Он не любит про это говорить, потому что очень переживает, что ему приходится это делать. Ему это неприятно. Но он очень хороший мальчик, он понимает, что на бабушкину пенсию и мою зарплату в музее мы прожить не можем…

– Да уж, довели страну, – сказала бабушка. – До того, как все это началось, на одну мою пенсию можно было прекрасно прожить. Я ушла в восемьдесят третьем, с должности завлаба. А Алексей Михайлович, муж мой покойный и Сашин дед, был директором нашего НИИ. Жаль, что ушел от нас рано… Пока он был жив, мы вообще, можно сказать, горя не знали… Но одно дело – чуть бедней или чуть богаче, а когда две трети страны повергнуты в полную нищету, это как назвать? Ельцин – преступник, его надо отстранить от власти и судить за то, что он сделал с собственным народом…

Она взяла чашку. Отпила чаю. Поставила на стол.

– Мама, вы так говорите, как будто все началось с Ельцина, а не гораздо раньше, – сказала Сашина мать.

– Я такого не говорила. Всю эту кашу заварил еще Горбачев. СССР, несмотря на отдельные проблемы, был все же великой страной. В освоении космоса нам не было равных, в целом ряде научных разработок. А Горбачев, вместо того чтобы решать проблемы, просто взял и все развалил. Перестройку он тут устроил, гласность. Какая же это гласность, если все свелось к поношению Сталина? А ведь это был человек, который выиграл великую войну, спас мир от фашистской гадины. Я имею полное право об этом говорить: я пережила блокаду с первого и до последнего дня. Сталин – не то, что нынешние, о себе не думал, думал только о народе. Когда он умер, вообще ничего не осталось, никакого богатства. Три кителя, и две пары галифе.

Сашина мать посмотрела на меня, улыбнулась.