Эржебет Галгоци - На полпути

Дани, почувствовав некоторую неловкость, беспокойно заерзал на месте, точно ему под рубашку попала какая-то труха. Он, конечно, заранее столковался обо всем с дядей, но… Но неужели тому не стыдно настолько разоблачать себя перед сестрой? Дани возмутили циничные слова Лимпара. Вступая с ним в сговор, он все обдумал, но представлял себе дело несколько иначе.

Он сидел на краю скамьи, Лимпар — посередине кухни на стуле, отодвинутом от стены, мать стояла у печки; втроем они составляли своеобразный треугольник. И эта картина вдруг воскресила в памяти Дани одно старое воспоминание. Тогда они располагались таким же треугольником, но возле печки стоял он, на краю скамьи, облокотись о стол, сидел его отец, а на стуле посередине кухни — другой его дядя, Денеш, которого по настоянию родителей он и братья называли просто «дядя». Дани было тогда двенадцать лет, и он только что окончил начальную школу. Ему хотелось учиться дальше, но отец не разрешил. «Ты у меня самый старший, и я жду не дождусь, когда ты вырастешь и начнешь мне пособлять». В то время Дани целыми днями строил планы, как бы сбежать из дому. Потом ему пришла в голову другая, лучшая мысль. Ранним летним утром он вывез из сарая велосипед и поехал к своему дяде Денешу, который был священником довольно большого прихода и жил в сорока километрах от них в маленькой деревушке. Он пожаловался дяде, что родители не позволяют ему продолжать учебу: «Поговорите с ними, дядя, вас-то они послушают». Дорогой дядюшка пообещал это сделать и через несколько недель наведался к ним в деревню. Он сидел здесь посреди кухни — ведь он не гнушался деревенской жизнью, и даже мухи ему не мешали — и разъяснял родителям Дани, какое благородное, высокое призвание быть духовным пастырем и какая прекрасная голова у мальчика, из которого может выйти со временем даже епископ. Ему удалось почти убедить Мадараса и в особенности сестру, как вдруг Дани, стоявший у печки, воскликнул: «Но я не хочу быть священником!»

Сейчас, пока Дани слушал Лимпара, в нем тоже кипело негодование, но он не находил слов, которые мог бы с чистой душой бросить в лицо дяде. Но внезапно старые воспоминания навели его на одну спасительную мысль. В двенадцать лет он не понимал еще, что можно прийти к цели обходным путем, что можно сбросить сутану семинариста, когда уже держишь в руках аттестат зрелости!.. Теперь же он понимал это. Дядя Кальман в своих рассуждениях исказил его мысли, потому что для Дани обходный маневр был лишь средством, а для Лимпара — целью. Не беда, получить бы только ему «аттестат зрелости»…

Он разлил по стаканам остатки вина и с пустой бутылкой пошел в кладовку. Поэтому он отсутствовал, когда его мать при жизни добровольно «отказалась от своей земли».

Она последней вступила в кооператив.

Днем агитаторы по двое прошли по деревне и собрали у крестьян заявления. Других забот у них уже не было. Они отдали все документы председателю сельсовета и потом, сев в машину, поехали в следующую деревню. «Ключ к району» был наконец у них в руках.

В машине Потьёнди вспомнил, что забыл навести справки о самонадеянном молодом крестьянине, который привел за собой в кооператив всю деревню. Он представил себе, как субботним вечером в отдельном кабинете ресторана «Гергац» расскажет об этом своим приятелям, заводским рабочим, закоренелым горожанам, которые только по газетам знают о грандиозных событиях, происходящих в деревне.

«Подумайте только, целые две недели торчали мы в одной деревне. Ели, пили вместе с крестьянами — два человека у меня вышли из строя, перебрав вина, занемогли животами, — но никто не подписал бумаги о вступлении в кооператив. «Нам и так неплохо, — упрямо твердили они. — Мы не жалуемся на порядки, и зачем нам лезть на рожон? Вы говорите, в кооперативе будет лучше? А мне, может статься, — вы уж простите, товарищ агитатор, — лучшего и не надо…» Словом, не помогали никакие доводы, точно мы стреляли холостыми патронами. Я уже позвонил по телефону в областной центр своему начальству, попросил, чтобы солдаты оцепили деревню… Если крестьяне увидят, что другого выхода нет, то подпишут заявления. Но вы же знаете нашего старика: он строго придерживается указаний сверху. Я сидел, чертыхаясь, в конторе и изобретал какое-нибудь действенное средство, как вдруг туда явился какой-то молодой крестьянин. Он назвал свое имя… Как же его зовут? — Потьёнди задумался: Месарош? Мадараш? Веребеш? С начала декабря, целых три месяца, Потьёнди руководил в двух районах организацией кооперативов. Он встречался с таким множеством новых людей, что немыслимо было запомнить их лица и имена. Но всякие забавные истории крепко запали ему в память. Теперь-то он найдет что рассказать товарищам… — Словом, заявился какой-то молодой крестьянин. Назвал свое имя… Как же его зовут? Мадараш? Месарош? Веребеш?.. Районным работникам следовало бы обратить на него внимание. Да как же его фамилия?»