Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Да как он вообще еще живой, подивилась Чжу Ли. Твердости в нем было что в битом яйце.

— Прокофьев мне нравится.

Лю улыбнулся. Глаза у него были слишком добрые, слишком ясные.

— Я перепишу ноты и завтра тебе принесу.

— Ладно, — сказала она. И, к собственному удивлению, спросила: — Малыш Лю, а что там творится? Что с нами-то творится?

Он не шелохнулся, но ощущение было такое, точно он подошел к ней на шаг поближе.

— То же, что и с каждым поколением.

Она не поняла. Деревья словно склонились и обхватили их.

— Чжу Ли, ты что, не узнаешь, что происходит? — спросил он. — Думаю, история не так уж отличается от музыки — все эти разные эпохи, ну вот, например, когда закончилось барокко и началась классика, когда одно понимание превратилось в другое… Наши родители в свое время винили в человеческих страданиях судьбу, но когда традиционные верования отпали, мы начали понимать более глубокие причины социального неравенства, — говорил он нервно, словно играл Чайковского и, запыхавшись, переходил от верхних нот к нижним. — Председатель Мао говорит, что мы должны встать на защиту революции, выявив все и вся что ни на есть контрреволюционного. У нас, у студентов, столько ссор и споров, потому что мы еще только формируем свою политическую платформу. Мы учимся мыслить совершенно новым образом, не запятнанным старым сознанием. Но молодые учатся быстро, разве нет? Я честно думаю, что мы куда менее себялюбивы, чем прошлые поколения. Мой отец, как твой, был правый уклонист… Может, мы можем стать… Но это непросто, потому что бороться мы должны с собой, мы должны всерьез усомниться в своих мотивах и спросить, от чьего имени мы строим более справедливое общество. — Он держался застенчиво, но без стыда во взгляде. — Если одни люди говорят то, что у них на душе, а другие — то, что легко с языка слетело, то как нам вообще говорить друг с другом? Общей цели нам никогда не найти. Я, конечно, верю в партию и не хочу терять веру. Я никогда не потеряю веру…

— Да, — сказала Чжу Ли. — Я с тобой согласна.

И вот опять внутри нее поднимались ужас и смех.

— Я всегда знал, Чжу Ли, что с тобой могу говорить открыто. Ты не такая, как все. Мы оба видели, через что пришлось пройти нашим отцам. Так что… — Он посмотрел на нее и кивнул. — До завтра.

Лю уже шел обратно, скрипичный футляр бил его по правой коленке. Он повернул, и его зеленый костюм истаял в солнечном свете. Чжу Ли смотрела ему вслед, а сердце ее с болью колотилось. Почему он ей доверился? Кому ей самой довериться? Ее руки утратили всякую чувствительность, точно деревянные. Но мысли ее полнились нотами, словно она все еще была в аудитории 103, словно ее разум так и не заметил, что ее руки больше не двигаются.

Почти до самого того момента, как он вошел к Каю, Воробушек убеждал себя, что никуда не идет. Встреча — или, как ту называл Кай, учебная группа — была не про его честь. И все же почти сорок минут Воробушек крутил педали, направляясь на восток, свернул налево на Средней Хэнаньской, направо на Хайнинской и, наконец, в калейдоскоп улочек поменьше. Он слез с велосипеда и ходил кругами, пока не нашел нужный переулок и лестницу в бетонный блочный дом.

На третьем этаже он постучал в квартиру номер 32. Высунулся Кай с растрепанными ветром волосами, хотя, скорее всего, сегодня он даже из дома еще не выходил. Стоило ему завидеть Воробушка, как пианист просиял от удовольствия.

— Я боялся, что вы заблудитесь.

Воробушек улыбнулся, словно у него самого вовсе не возникало таких сомнений.

Как же тут было темно и тесно. Над дверью висело радио, вещавшее на оглушительной громкости. Виднелись какие-то тени — не то людей, не то предметов, но вентилятора не было, и в комнате стояла жуткая духота. Молодая женщина подвинулась, чтобы дать Воробушку место, но все равно сидела так близко, что его с головой захлестнул миндальный аромат ее волос. Кто-то потребовал от Воробушка предъявить документы, остальные рассмеялись, и какой-то молодой человек сказал:

— Да у него силенок не хватит даже стоять против ветра. Сразу видно, что не из госбезопасности.

— Хвоста не было?

А затем — едкий старушечий голосок:

— Он за тобой хвостом приехал, Сань Ли.

Смех. Воробушка трясло, он чуял запах собственного пота.

— Да расслабься ты, — нетерпеливо сказала пахнувшая миндалем девушка. — Ты что, правда тот самый великий композитор, про которого Кай все распространяется?

Не успел он ответить, как разговор перешел на какую-то книгу, которой он не читал; он о такой даже не слышал. Упомянули книгу, которую он знал — «Книгу о Великом Единении» Кан Ювэя, — но стоило Воробушку мысленно себя поздравить, как разговор тут же ушел дальше.