Эвелио Росеро - Война

Так что в последний раз там были танцы.

— Давайте потанцуем, — предложила Ортенсия Галиндо, выйдя на освещенный двор, где молодежь собиралась в новые пары. — Маркос был бы рад. Он всегда был веселым человеком, таким и остался. Я уверена, что самый замечательный праздник мы устроим после его возвращения.

Это случилось в прошлом году, и падре Альборнос ушел, чрезвычайно раздосадованный таким решением:

— Выходит, жив он или мертв — не важно, — сказал падре, — все равно танцевать.

Он ушел. И не услышал или не захотел услышать ответ Ортенсии Галиндо:

— Если мертв, это ничего не меняет: ведь я влюбилась в него на танцах, и это чистая правда.

И теперь мы не знаем, захочет ли падре Альборнос навестить Ортенсию Галиндо. Возможно, нет. Мы с женой обсуждаем этот вопрос, пока идем через весь город. Наш дом на противоположной окраине, и мы поддерживаем друг друга, ковыляя под руку, вернее, Отилия поддерживает меня; я привык только к одному физическому упражнению: забраться на приставную лестницу в нашем саду, лечь на нее, как на почти вертикальное ложе, и собирать апельсины; это увлекательное, неторопливое занятие, оно открывает мне по утрам отличный вид на все, что достойно взгляда.

А вот ходьба с недавних пор превратилась для меня в настоявшую пытку: болит левое колено, распухают ступни; но я не причитаю на людях, как моя жена, которая страдает варикозным расширением вен. И с палкой ходить не хочу, и не обращаюсь к доктору Ордусу, потому что уверен: он пропишет мне палку, а этот предмет с детства ассоциируется у меня со смертью, ведь первым покойником, которого я увидел, был мой дед — он стоял в своем дворе, прислонясь к стволу авокадо: голова свесилась на грудь, соломенная шляпа наполовину закрыла лицо, в окаменевших руках палка, зажатая между колен. Я подумал, что дед спит, но вскоре услышал бабушкин вой: «Стало быть, ты умер и бросил меня одну, а мне что прикажешь делать? тоже умирать?».

— Послушай, — говорю я Отилии, — мне надо поразмыслить над вчерашним. Из-за тебя мне неудобно людям в глаза смотреть, и что ты имела в виду, когда сказала, что я пускаю на улице слюни? Погоди, не отвечай. Я хочу побыть один. Зайду к Чепе, выпью кофе и догоню тебя.

Она останавливается и смотрит на меня, изумленно открыв рот.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Лучше не бывает. Просто пока не хочу идти к Ортенсии. Но я приду.

— Я рада, что ты раскаиваешься, — говорит жена. — Но зачем уж так сильно!

Кафе Чепе находится рядом с нами, на обочине дороги. Сейчас пять вечера, и столики вдоль тротуара пока свободны. К одному из них я подхожу. Жена — белое платье в красный цветочек — все еще стоит посреди дороги.

— Я подожду тебя там, — говорит она. — Не задерживайся. Неприлично мужу и жене приходить порознь.

Она идет дальше.

Я придвигаю ближайший стул и устало плюхаюсь на него. Колено горит изнутри, все целиком. Боже мой, я все еще обретаюсь на этом свете, и только потому, что не смог пока себя убить.

— Какую музыку предпочитаете, учитель?

Чепе выходит из кафе, он несет мне пиво.

— На твой вкус, Чепе, но пива я не хочу, принеси мне крепкий кофе. Пожалуйста.

— Почему у вас такое лицо, учитель? Вы не хотите идти к Ортенсии? Там хорошо кормят, если я не ошибаюсь.

— Я устал, Чепе, устал просто от ходьбы. Я обещал Отилии, что догоню ее через десять минут.

— Ладно, принесу вам такой крепкий кофе, что не сможете потом уснуть.

Пиво Чепе оставляет на столе:

— Заведение угощает.

Несмотря на вечернюю прохладу, незнакомая глубокая боль вознамерилась испепелить мое колено, и мне кажется, что в нем сосредоточился весь жар земли. Я выпиваю половину пива, но огонь в колене становится нестерпимым, и, убедившись, что Чепе не наблюдает за мной из-за стойки, я закатываю штанину и выливаю на колено все оставшееся пиво. Боль не отпускает. «Придется идти к Ордусу», — говорю я себе — видимо, я сдался.

Вечереет, на улице зажигаются фонари — желтые, тусклые, они собирают вокруг себя длинные тени и, похоже, не разгоняют, а только сгущают тьму. Не знаю, сколько времени сидят за соседним столиком две сеньоры, две болтливые сороки, имена которых я смогу вспомнить: они были моими ученицами. Они заметили, что я их заметил. «Наш учитель», — говорит одна из них. Я киваю в ответ на ее приветствие. «Наш учитель», — повторяет она. Я узнал ее и теперь напрягаю память: она это была или не она? Младшеклассница в пыльных зарослях какао на школьном дворе — я видел, как она по доброй воле задрала до талии форменное платье и демонстрировала нижнюю половину тела своему ровеснику, а он глазел на нее с полушага, напуганный, может быть, еще больше нее, и оба стояли красные и остолбеневшие; я ничего им не сказал: а что тут скажешь? Интересно, что сделала бы на моем месте Отилия.