Эвелио Росеро - Война

— Будьте осторожны, учитель, — предупредил меня тот же человек, что закрыл передо мной дверь своего дома, когда мы убегали.

Мне уже не в первый раз дают такой совет.

Он настаивает:

— У них есть список имен. Если находят — шлепают на месте.

— Вас видели в этом списке, учитель, — говорит кто-то другой. — Вас ищут. Лучше потихоньку присоединяйтесь к нам.

Удивительная новость. Меня ищут. Я вглядываюсь в человека, с которым разговариваю: это один из сыновей Сельмиро.

— А твой отец? — спрашиваю я. — Ты его бросил?

— Он не захотел уходить, учитель. Мы собирались унести его, но он сказал, что предпочитает умереть там, где родился, а не в чужом краю.

Он смотрит мне в глаза, не мигая. Голос у него срывается:

— Если он и вам сказал, что его сыновья подлецы, это ложь; он любит плакаться. Идите и убедитесь сами, учитель. Дом открыт. Он не дал нам себя унести.

Кому верить?

Если считать сына Сельмиро, возле меня остается не более трех человек. Но и они уже начинают раздражаться и наседать.

— Идемте с нами, учитель. Не упрямьтесь.

— Но как? — говорю я им, показывая распухшее колено. — Если бы я даже захотел, то все равно бы не смог.

Сын Сельмиро пожимает плечами и бежит догонять уходящую группу людей. Двое оставшихся вздыхают и качают головами.

— Они вот-вот объявятся, учитель. Не говорите им, кто вы. Они вас не узнают.

— А Чепе? — спрашиваю я. — В конце концов, что произошло? Я не знаю, что произошло.

— Мы его больше не видели.

— Кто похоронит мертвых? Кто похоронил Чепе?

— Никто из нас его не хоронил.

Я слышу, как они обмениваются насмешливыми репликами:

— Видать, один из них.

— Наверняка тот, кто его убил.

Они раскаиваются в своих словах, а может, жалеют меня, когда видят, с каким лицом я их слушаю:

— А мы уходим, учитель, мы не хотим умирать. Нам ли раскрывать рот? Приказано убираться, поэтому мы должны уходить, вот и все.

— Пойдемте с нами, учитель. Вас называли в этом списке. Мы слышали ваше имя. Берегитесь. Там было ваше имя.

Зачем им имена? Они убивают кого ни попадя, кого хотят, и не важно, какое имя у человека. Хотелось бы знать, что написано на этом листе с именами, в этом «списке». Да это просто чистый лист бумаги, Господи! Бумага, которая уместит любые имена, какие им заблагорассудится.

Голоса и вздохи доносятся со школьного берега, из густо заросшей поймы, граничащей с лесами, горами, необъятными далями, они звучат все громче с тропинки, ведущей из гористой местности: оттуда поднимаются вспотевшие люди и занимают места в колонне, я слышу их голоса, они рассказывают, дрожа от страха, спорят, жалуются, «Людей убивают, как мух», — говорят они, словно мы этого не знаем. Я тщетно высматриваю Родриго Пинто с женой и детьми. Тщетно ищу Родриго с его мечтой и горой. Спрашиваю про него — один из его соседей качает головой, но без грусти, как я ожидал. Наоборот, кажется, что он сейчас расскажет хохму: он говорит, что видел шляпу Родриго плывущей по реке, и идет дальше, не обращая внимания на мои вопросы. «А жена Родриго, его дети?» — не унимаюсь я, ковыляя следом. «Их было семеро», — кричит он мне, не оборачиваясь.

Я наблюдаю, как они исчезают за первым поворотом шоссе. Они уходят, я остаюсь, но какая разница? Они идут, неизвестно куда, в чужие места, которые никогда не станут им родными, и точно так же я остаюсь в городе, который больше мне не родной; здесь может наступать вечер, ночь, утро, а я даже не замечу; теперь я уже и времени не помню? дни в Сан-Хосе, когда ты на улицах один, станут безнадежно тоскливыми.

Хоть бы еще раз набрести на окно Сельмиро, мы составили бы друг другу компанию, но где оно? я не знаю. Я всматриваюсь в перекрестки и фасады и вдруг вижу Уцелевших — вдвоем они огибают водосточный желоб на одной из крыш, проходят сверху и тоже пристально смотрят на меня неподвижными любопытными глазами, как будто и они меня узнали. «Каково быть котом, о Господи, обыкновенным котом, там, на крыше, — говорю я им, — прежде чем взяться за вас, конечно, сначала пристрелят меня». Они выслушивают и исчезают, так же мгновенно, как появились, они шли за мной по пятам? С деревьев срываются стайки птиц, испуганные чередой выстрелов, пока не близких. В отдалении еще одна группа припозднившихся людей торопливо идет по дороге; кажется, что они бегут на цыпочках, чтобы не шуметь, добровольно соблюдая повышенную осторожность. Некоторые беженки испуганно показывают на меня пальцами, как будто увидели нечистую силу. Я сижу на камне, белом и широком, под благоухающей магнолией; этот камень и эту магнолию я тоже не помню, когда они появились? и по понятной причине не могу узнать ни эту улицу, ни эти перекрестки — многое не могу узнать, я потерял память и словно погружаюсь в пучину, ступенька за ступенькой, в совершенно незнакомый мир — этот город; я думаю о том, что останусь в нем один, но я как-нибудь превращу этот город в свой дом и буду ходить по тебе, город, пока не вернется Отилия.